Моя охота за бабочками

Я закончил подготовку к конкурсным экзаменам, чтобы получить диплом гражданского инженера. Но мне так и не пришлось стать инженером. Произошел непредвиденный инцидент: столкнулось мое бретонское упрямство и упрямство знаменитого математика Анри Пуанкаре, брата президента Республики — Раймонда Пуанкаре.

Анри Пуанкаре был председателем экзаменационной комиссии.

Письменные испытания длились все утро. Я остался доволен своей работой. Надо, впрочем, сказать, что на экзамен я шел без особого страха и трепета, так как твердо решил отказаться от административной карьеры.

Но я совершил промах: по рассеянности плохо загнул угол одного из листков с решением задачи, так что моя фамилия, вопреки правилам, оказалась на виду. И вот, когда мы выходили из зала, Анри Пуанкаре, который собрал все работы, крикнул пронзительным голосом:

— Господин Лему! — И добавил: — Работа господина Лему не будет принята к рассмотрению, если в таком виде поступит в экзаменационную комиссию.

Я прекрасно слышал его слова, но я не выношу, когда меня называют Лему, быть может, из-за того, что меня очень уж часто дразнили так в юности. Вот почему я не ответил, предоставив председателю комиссии несколько раз повторить свое предупреждение. Наконец он, должно быть поняв свою ошибку, произнес мою фамилию правильно:

— Нет ли здесь господина Ле Мульта?

— Есть, — ответил я. — Ле Мульт есть, а никакого Лему нет. По правилам старофранцузского и даже современного французского языка надо произносить «Ле Мульт». Удивляюсь, что вы этого не знали.

Председатель комиссии очень холодно ответил:

— Прекрасно, сударь. Ваша работа не принимается.

У меня хватило дерзости продолжать этот курьезный диалог:

— Очень доволен, сударь.

Совершенно очевидно, что теперь для меня был закрыт доступ к высшим ступеням административной иерархии, но, повторяю, это меня не огорчило.

Я с удовольствием закрыл учебники по высшей математике, поклявшись никогда их больше не раскрывать и посвятить себя исключительно естествознанию.

Впрочем, как оказалось, этот конкурсный экзамен не являлся необходимым для моего продвижения. Я получил из министерства колоний сообщение, что мне поручается вести научные изыскания для Колониального сада, созданного в Ножан-сюр-Марн. Проведя три года на такой работе, я мог бы стать заместителем правителя колоний и достичь высших чинов. Но, по правде говоря, я так же мало стремился к этому возвышению, как и к должности чиновника по ведомству общественных работ.

У меня были теперь совершенно определенные планы: пробыть в Гвиане еще два-три года, собрать большую коллекцию насекомых, а затем возвратиться во Францию и основать там энтомологический кабинет.

Последними неделями пребывания в Париже я воспользовался для того, чтобы купить оборудование и материалы для ловли насекомых — лучше тех, которыми Я располагал прежде: химические препараты, сетки, трубки, флаконы, керосиновые лампы, горелки, баллоны, а также несколько тонн карбида для особой установки, о которой будет сказано в дальнейшем.

Снова в Гвиане

Перед отъездом я женился, и вместе со мной в Гвиану ехала моя жена.

Плавание было не особенно спокойным. Многие пассажиры, в том числе и моя жена, страдали морской болезнью. Чтобы сократить эти мучения, я решил высадиться в Парамарибо, вместо того чтобы продолжать путь до Кайенны. Благодаря этому я выиграл шесть дней, так как из Парамарибо как раз должен был отплыть красивый голландский пароход, который отправлялся в Альбина — местность, находящуюся напротив города Сен-Лоран-дю-Марони. Как чиновник, ехавший к месту службы, я не имел права изменять назначенный мне маршрут, но судовой врач выдал свидетельство о том, что по состоянию здоровья моей жене необходимо сделать остановку, и мы высадились в Парамарибо.

Голландский пароход был почти такой же роскошный, как «Франция». Нам отвели превосходную каюту, в которой кровать была куда удобнее, чем обычные на пароходе диваны. Плавание длилось всего тридцать четыре часа.

Мои родители были в восторге, что опять видят меня, и очень тепло встретили мою жену. Поместили нас в только что отстроенном хорошеньком домике. Мы занимали первый и второй этажи. Просторные веранды я приспособил для ночной ловли насекомых: натянул на стены белые полотнища и сделал из них навес в виде потолка.

Вначале я, как и прежде, употреблял керосиновые лампы, но вскоре благодаря моим парижским приобретениям мне удалось установить баллоны для светильного газа, использовав для этого остроумную систему. Теперь можно было освещать ацетиленом не только веранды, но и все комнаты в доме. Это вызвало всеобщий восторг; в те годы электричество было почти неизвестно в Кайенне, и, честное слово, ацетилен представлял собой большой прогресс.

Известного исследователя господина Гальмо так пленила наша осветительная установка, что он взял с меня обещание передать ему все это оборудование, когда я буду уезжать.