Моя последняя слабость (СИ)

Детектив был мрачен. Утренний разговор с Джимом не принёс положительных эмоций ни одному из них. Мориарти краснел и бледнел, не зная, как выразить всю степень своего сожаления, клялся, что больше не будет пить в компании Холмса, и горячо благодарил его за понимание, уязвимо и открыто заглядывая ему в глаза. Шерлок кивал, не чувствуя вкуса пенящегося в чашке кофе, стараясь не попадать в гипнотический плен чёрных глаз, и выражал надежду, что Джим сдержит своё обещание и не полезет больше к нему в пьяном угаре, иначе это разрушит их дружбу.

Из квартиры детектива оба вышли, опустив головы и поджав губы, ехали в машине молча, стараясь не смотреть друг на друга. Джиму было стыдно, Шерлок всё еще злился за попытку манипулировать им. Весь день от Мориарти не было слышно ни звука: не звонил, не писал смс или сообщений в локальной сети бюро, не заходил в кабинет с предложением выпить кофе со свежим печеньем, испечённым его секретарем. Холмс скучал и злился на Лестрейда, который не ответил на два его звонка.

Шерлок взглянул на часы на экране ноутбука: циферблат отразил 2:28 пополудни. Внезапно раздался телефонный звонок. Нажав на клавишу громкой связи, детектив спросил:

— Что случилось, Хелен?

Динамик протараторил голосом его секретаря:

— Мистер Холмс, к вам посетитель. Говорит, что от мистера Горвича. Но у вас нет встречи с ним… Вы готовы его принять? Ведь…

— Пусть входит, — Шерлок привычным жестом поправил волосы, выпрямил и без того безупречно прямую спину и выключил громкую связь.

Встав из-за стола в тот момент, когда дверная ручка повернулась, он приготовился протянуть входящему руку и поприветствовать его:

— Добрый день, я думал, вы уже не придёте.

— Здравствуйте! Пробки и большой поток пациентов — виноват, признаю.

Вошедший поднял голову, захлопнув дверь, и развернулся к Шерлоку. Перед детективом стоял Джон Ватсон, одетый в светлый вязаный свитер и тёмные джинсы. Шерлок осмотрел его с ног до головы, а затем, усмехнувшись, махнул в сторону двух кресел, стоящих у большого, подёрнутого по ту сторону снегом окна, и спросил:

— Вы следите за мной, Джон?

Ватсон оценивающе взглянул на собеседника, вольготно устроившегося в большом кожаном кресле, и, сев напротив него и улыбнувшись, ответил:

— Мне кажется, это вы постоянно сбегаете от меня, Шерлок, — Холмс оценил ответный выпад и кивнул, признавая этот раунд за Джоном.

Несколько мгновений они сидели, изучая друг друга и оценивая свои силы. Но в дверь постучали и в кабинет заглянула Хелен, красивая женщина неопределённого возраста, который в зависимости от её настроения варьировался от двадцати восьми до сорока двух лет. Хелен работала у Шерлока уже почти восемь лет и знала все отблески и оттенки его настроения наизусть. Увидев нехарактерный интерес в глазах начальника, она чуть улыбнулась и спросила, что они с гостем будут пить, а получив ответ, неслышно удалилась, не забыв закрыть за собой дверь.

— Вы пришли ко мне по делам фонда Тима Горвича, верно, Джон? — Шерлок перешёл в наступление, но собеседник не поддался на его провокацию.

— Да, Шерлок. И не только, — аккуратные широкие брови Холмса взметнулись вверх, а глаза загорелись хищным огнём — давно ему не попадались люди, решавшие играть с ним на равных.

— Принесли еще кофе? — Джон ухмыльнулся, принимая укол Шерлока, и обезоруживающе улыбнулся, любуясь недопониманием на его лице.

— Принёс документы на переводы по фондовым целям. И надеялся пригласить вас куда-нибудь, где вас, Шерлок, не будет караулить ваш партнёр.

Холмс удивлённо приподнял брови и, не сдержавшись, улыбнулся. Этот мужчина нравился ему всё больше. И всё больше напоминал о самой большой слабости в его жизни, которой был Джозеф.

Париж. Небольшая гостиница в тихом районе. Темноволосый кудрявый мужчина сидит на кровати, низко опустив голову. При взгляде на него становится понятно, как можно разрываться изнутри.

Две недели назад он прилетел из Белфаста в Париж с намерением купить себе маленькую квартиру в центре города. Но так и не решился на сделку. Его имя не должно было фигурировать по всему миру. А то, что сердце разрывала тупая, тянущая боль, — это обязательно должно было пройти.

С того момента, как он ушёл, ничего не объяснив и даже не попрощавшись с Джозефом, прошло двадцать дней. Мужчина смеётся над самим собой: таким разваливающимся и в то же время упёртым его не видела даже Марта. А она знала его вдоль и поперек. Дочь лишь обняла его на прощание и попросила не делать глупостей — она боялась за него. И только поэтому он не сделал в этом городе ничего незаконного.

Ему хочется выть или беспробудно пить, дни напролёт воскрешая в памяти каждый миг, что был проведен с Джозефом. Вспоминать ощущение его светлых пушистых волос на своем плече; вспоминать синие, заглядывающие в самую душу глаза; вспоминать тепло его прикосновений; вспоминать его поцелуи…