Моя рыжая проблема 1-2

Медленно выдохнув, я постепенно выключила чувства — обоняние, осязание, вкус, слух, самым последним — зрение. И только в сенсорном вакууме поняла с чудовищным опозданием, что уже некоторое время нахожусь внутри чужого сознания. Пожалуй, с того самого момента, как ступила на ало-белый песок и услышала ворчание призрачного океана. Похоже, что мастер Эфанга давно уже существовал в иной форме, чем все мы, и физическая оболочка — сильное, плотно сбитое тело, круглая голова, жгуты соломенно-светлых волос над висками — была чем-то вроде легко узнаваемой иконки в блоге, трёхмерного аватара, обозначающего место собеседника в пространстве. И, подозреваю, имела не больше значения, чем густая подводка по векам, рыхлый ворох разноцветных шарфов на плечах и неряшливый яркий тюрбан, на который пошло метров пятнадцать лёгкой лиловой и жёлтой ткани.

Неудивительно, что в нашу первую встречу мне стало жутко. Я и тогда ощущала колоссальное давление чуждого сознания, но не могла в полной мере оценить, с чем столкнулась. А сейчас — кое-как разглядела и даже поневоле начала испытывать признательность к этому монстру за то, что он даёт себе труд оставаться в более-менее приемлемой оболочке. Всё же гораздо комфортнее беседовать с кем-то, глядя в глаза, а не пытаясь охватить вниманием участок пространства метров сорок в диаметре, где, подобно газовому облаку, рассеяно сознание.

А если постараться и сконцентрироваться на визуальном образе, то можно даже поверить, что перед тобой обычный человек. Просто очень сильный псионик… то есть маг. И тогда получится сделать несколько очень сложных шагов и сесть напротив него, как ни в чём не бывало.

— Надо же, подросла, — одобрительно усмехнулся Эфанга и одним движением ободрал зубами мясо с полуметровой кости — так же непринуждённо, как кузина Лоран слизывала облако сливок с крошечной, на один глоток, порции кофе, увлёкшись книжкой. — Ну, бери, не стесняйся.

Я со здравым сомнением оглядела изобильный стол — особенно впечатлял какой-то полутораметровый глубоководный монстр с выпученными глазами и с чешуёй, зажаренный целиком в каменном тазу… или ванне? — и поняла, что даже из вежливости не сумею проглотить ни кусочка.

— Благодарю, мастер Эфанга, — почтительно произнесла я и поспешила вытащить из-за пояса свиток в тубусе. — Мне сказали, что это принадлежит вам.

Эфанга отложил кость и потёр руки друг о друга — жир и грязь скатались, как одноразовые медицинские перчатки, обнажая загрубевшую, но безупречно чистую кожу. Целых полминуты он меня утюжил взглядом, спасибо, что хотя бы в голову не лез. И лишь затем перегнулся через жареного монстра и забрал свиток.

— Сама-то читала? — осведомился мастер, распечатав тубус и мельком посмотрев внутрь.

— К сожалению, нет, — честно ответила я. — Даже если бы захотела, то не смогла бы. Письменную речь я знаю пока недостаточно хорошо.

Эфанга сграбастал с ближайшей тарелки здоровенный, с кулак, синий фрукт в остро пахнущем сиропе — и заглотил разом, только и хлюпнула пропечённая мякоть. Взгляда он с меня не сводил, и светло-голубые, немного мутные глаза казались выточенными из многовекового льда.

…Однажды утром проснувшись, В лютую полночь, когда увязает взгляд в непроглядном небе, Под солнцем в зените, тепло пожирающим с жадностью старых хокорнов, Проснувшись в закате немом —

Поймёшь обнажившимся сердцем, Что смерти

Нет.

И станет больше одной каплей росы

На ладонях мира.

— Что?.. — выдохнула я. Пульс так бился в висках, что казалось — вот-вот, и голова лопнет. — Что вы сейчас?..

Глаза у Эфанги меняли цвет как зеркало, в котором попеременно отражались рассвет над морем, полдень в пустыне, полночь в горах и закат над северными лесами. И то, что мне позволено было увидеть и услышать, превращалось в обещание: ты тоже сможешь так, я научу.

Шрах, начинаю понимать, как он переманивал чужих учеников!

— Это всего лишь стихи, Трикси Бланш, — наконец заговорил мастер Эфанга. Наваждение почти рассеялось; радужки вновь стали серо-голубыми, мутноватыми. — Старые стихи полагалось читать, не размыкая уст, и поэтому многое зависело от того, кто читает. И лучшие поэты были сильнейшими магами… Давно, очень давно, когда один юный восторженный мастер откликался на глупое прозвище — Орочи, а обращался к ученикам только на "кан". А я тогда был слишком мал, чтобы учиться чему-либо, но изредка приходил послушать стихи.

Эфанга замолчал. И на какую-то долю секунды я захотела, чтобы он продолжил рассказ — любой ценой, но почти сразу задавила это желание на корню. Разум тренированного эмпата тем и хорош, что опасные порывы не успевают толком оформиться. А мне сейчас нельзя было давать слабину — я ведь пришла договориться с мастером на своих условиях, а не позволить ему меня убедить.