Моя сестрица — серийная убийца

Чувствуешь жезл только во вторую очередь, в первую ты его слышишь. Он со свистом рассекает воздух. Айюла вскрикнула, и я зажмурилась.

— Я плачу такие деньги, чтобы ты занималась проституцией? А ну отвечай!

— Нет, сэр.

Папой мы его не звали. Никогда. Папой он не был, по крайней мере в общепринятом смысле этого слова. Его и отцом считать было трудно. В нашем доме он бы верховным судьей.

— Считаешь себя красавицей, да? Я покажу тебе красавицу! — Он снова ударил Айюлу. На этот раз жезл задел и меня. Я затаила дыхание. — Думаешь, ты интересна этому парню? Ему интересно лишь то, что у тебя между ног. Только получит свое и на другую переключится.

Боль обостряет ощущения. Я до сих пор слышу его сбившееся дыхание. Физической силой он не отличался и, избивая нас, быстро уставал. Зато воля у него была сильная, а желание приструнить нас — еще сильнее. Я до сих пор помню запах нашего страха — кислый, металлический, еще резче запаха пота.

Он продолжал читать мораль и орудовать жезлом. Светлая Айюлина кожа заметно покраснела. Наказывали не меня, поэтому жезл лишь изредка задевал мне то ухо, то висок, то плечо, но даже так боль была почти невыносимой. Я чувствовала, как слабеет рука Айюлы. Ее крики стихли до всхлипов. Пришла пора вмешаться.

— Еще немного, и у Айюлы останутся следы. Люди начнут вопросы задавать!

Рука с жезлом замерла. Репутация — единственное, чем он дорожил в этом мире. На миг он застыл в нерешительности, потом вытер пот со лба и вернул жезл на место. Айюла без сил опустилась на пол рядом со мной.

Вскоре после этого в школе начались занятия. На перемене ко мне подошел Ола и поделился мнением о нашем отце.

— Классный у вас папа! — сказал он. — Вот бы мой таким был.

Что касается Айюлы, она с ним больше не разговаривала.

Жена

— Если не нравятся эти туфли, у меня и другие есть. Могу скинуть вам фотки.

Мы с Бунми смотрим на туфельное море, которое стараниями Чичи растеклось за сестринским постом. Смена у Чичи кончилась как минимум тридцать минут назад. Она успела переодеться и, очевидно, превратиться из медсестры в продавщицу. Чичи наклоняется, чтобы выудить из туфельного моря пару, которую мы просто обязаны купить. Она наклоняется так низко, что вылезает из джинсов и сверкает междупопицей. Я отвожу взгляд.

Я записывала на прием пациента, когда Чичи сунула мне под нос черные лодочки. Я отмахнулась, но она пристала намертво: иди, мол, другую обувь посмотри. На вид все туфли у нее дешевые, такие через месяц рассыпаются. Она даже не удосужилась как следует их почистить, прежде чем на пол вывалить. Я растягиваю губы в улыбке.

— Нам ведь еще зарплату не дали…

— А я недавно купила себе новые туфли, — подхватывает Бунми.

Решительно настроенная Чичи демонстрирует блестящие шпильки.

— Обуви много не бывает. У меня цены очень разумные.

Чичи уже готова к презентации девятидюймовых платформ, когда к нам подлетает Йинка и хлопает ладонями по столу. В горячей любви к Йинке признаться не могу, но сейчас я очень благодарна ей за вмешательство.

— У коматозника в палате скандал!

— Какой скандал? — Чичи забывает про свои туфли, обнимает меня за плечи и подается вперед. Так и подмывает стряхнуть ее руку.

— Ну, я собиралась зайти к своему пациенту, когда из палаты коматозника послышались крики.

— Мухтар кричал?

— Нет, его жена. Я заглянула к нему… хотела проверить, все ли в порядке. Она дьяволом его назвала. Орала, что на тот свет деньги забрать нельзя.

— Верно! Ненавижу жмотов! — Чичи несколько раз щелкает пальцами над головой, словно отгоняя потенциальных жмотов. Я уже открываю рот — хочу защитить Мухтара, хочу объяснить им, что он ни капли не жмот, а, напротив, щедрый и добрый, но… Бесстрастный взгляд Бунми, возбужденный — Чичи и темные зрачки Йинки дают понять, что слова мои сознательно передернут. Поэтому я спешу прочь от них.

— Ты куда? — вскидывается Чичи.

— Нельзя допускать, чтобы нашим пациентам докучали родственники или друзья. На территории больницы они под нашей опекой, — отвечаю я, обернувшись.

— Последняя фраза — супер, хоть на бампер приклеивай! — язвит мне вслед Йинка. Я притворяюсь, что не слышу ее, через две ступеньки взлетая по лестнице. На третьем этаже тридцать палат, с 301 по 330. Крики я слышу еще из коридора и различаю гнусавый голос его жены и мужской. Мужской голос звучит льстиво, жалобно — это явно не голос Мухтара. Я стучусь в дверь, голоса затихают.

— Войдите, — устало просит Мухтар. Когда я открываю дверь, Мухтар стоит у кровати в серой джалабии[27]. Он стиснул перила, фактически навалился на них. Лицо так и дышит напряжением — Мухтар словно постарел с нашей последней встречи.

Красный кружевной маяфи[28] покрывает его жене голову и ниспадает на правое плечо. Платье у нее из того же материала. Кожа сияет, а выражение лица звериное. Рядом с ней, потупившись, стоит Абдул, брат Мухтара. Видимо, это у него писклявый голос.

— Что тебе? — рявкает женщина.

— Мухтар! — зову я, игнорируя ее.

— Все нормально, — заверяет он.

— Хочешь, чтобы я осталась?