Моя темная Ванесса

Поздно ночью, когда я была слишком пьяна, чтобы удержаться, я открыла ноутбук, вбила в браузер адрес Броувика и зашла на страницы сотрудников. Пенелопа Мартинес получила диплом бакалавра в Техасском университете в две тысячи четвертом – значит, сейчас ей было двадцать четыре. Столько же лет было мисс Томпсон, когда они со Стрейном занимались тем, чем занимались. Почему в то время никто не считал, что это неправильно – отношения двадцатичетырехлетней девушки с сорокадвухлетним мужчиной? «Девушка», потому что она со своими вязаными резинками для волос и толстовками с капюшоном тогда больше походила на девушку, чем на женщину. Пенелопа тоже выглядела как девушка: блестящие темные волосы, нос кнопкой и худенькие плечи. С виду она была юна и невинна – тип Стрейна. Я представляла, как он идет по кампусу рядом с ней, заложив руки за спину, и смешит ее. Я спрашивала себя, как бы она поступила, если бы он попытался к ней прикоснуться. Как она поступила, когда к ней впервые прикоснулся Генри. Я не знала, когда они начали встречаться, но в любом случае он был старше ее на десять лет: большие неуклюжие руки и горячее дыхание из-под бороды.

Как-то мы с Генри болтали у него в кабинете, когда зазвонил телефон. Как только он взял трубку, я поняла, что это она. Генри отвернулся, отрывисто отвечал на ее вопросы; его голос был так напряжен, что я почувствовала себя лишней, но, когда я встала, чтобы уйти, он вскинул ладонь и одними губами произнес: «Подождите».

– Мне пора, – сердито сказал он в телефон. – Я со студенткой.

Он положил трубку, не попрощавшись, и я почувствовала, что победила.

Он так и не признался, что она его жена, а не подруга. Он вообще о ней не упоминал – да и с чего бы? Но почему бы и нет? Можно было подумать, что ее вообще не существует: он не носил обручальное кольцо, не ставил ее фотографии у себя в кабинете. Возможно, Пенелопа плохо к нему относилась, возможно, она была скучной, возможно, он был несчастлив. Возможно, с тех пор как мы познакомились, он иногда думал: «Я поторопился жениться». Я заставляла себя думать о ней, потому что мне казалось, что этого требует мораль, но она была всего лишь туманной фигурой на периферии. Пенелопа. Я гадала, называет ли ее Генри Пенелопой или как-то сокращает ее имя. Я снова просмотрела ее страницу на сайте Броувика, воображая, что она разговаривает со Стрейном в тот самый момент, когда я разговариваю с Генри. Со Стрейном, который все звонил и звонил, который повторял, что я ему нужна, что это радиомолчание жестоко и незаслуженно. Возможно, из-за моего пренебрежения ему стало так одиноко, что ему пришлось флиртовать с симпатичной молодой психологиней. Наверняка с ней легко было общаться. Легче, чем со мной. Я воображала, как она выслушивает его тирады со стойкой, терпеливой улыбкой. Идеальная слушательница. Ему бы это понравилось. Мой мозг продолжал фантазировать, и наконец я почти забыла, что все это придумала: Стрейн смешит Пенелопу так же, как я смешу Генри; Генри дома, сидит в гостиной допоздна, пишет мне имейл, пока Пенелопа в спальне пишет Стрейну.

Но я неизменно возвращалась к суровой действительности: Генри не мог не понимать, что я позволю ему к себе прикоснуться, но никогда не пытался этого сделать. Я знала, в этом и состоит суть. Она сводила на нет все остальное.