Моя темная Ванесса

Разобью ему сердце? Я попыталась вообразить подобную власть: я держу сердце Стрейна в своих руках, оно принадлежит мне и я могу его мучить. Но даже когда я представляла, как оно бьется и пульсирует в моих ладонях, оно оставалось моим хозяином, вело меня за собой, отбрасывало из стороны в сторону, а я держалась изо всех сил и не могла отпустить.

– Может, это ты разобьешь сердце мне, – сказала я.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что так подобные истории не заканчиваются.

– А почему наша история вообще должна закончиться?

Встревоженно изогнув брови, Стрейн перевел взгляд с дороги на меня, потом снова на дорогу.

– Ванесса, когда мы с тобой попрощаемся, тебе не будет больно. Ты будешь готова от меня избавиться. Перед тобой раскинется целая жизнь. Ты будешь с восторгом ждать перемен.

Я молча смотрела в ветровое стекло. Я знала, что, если попытаюсь заговорить или пошевелиться, расплачусь.

– У тебя большое будущее, – сказал он. – Тебя ждут невероятные свершения. Ты будешь писать книги, шататься по миру.

Стрейн продолжал пророчествовать, заявлял, что к двадцати годам я сменю дюжину любовников. В двадцать пять у меня еще не будет детей, а выглядеть я по-прежнему буду как девчонка; но в тридцать стану женщиной: исчезнут детские щечки, вокруг глаз пролягут мелкие морщинки. И, по его словам, я буду замужем.

– Я никогда не выйду замуж, – сказала я. – Как и ты. Помнишь?

– На самом деле ты этого не хочешь.

– Нет, хочу.

– Не хочешь, – без выражения сказал Стрейн, прибегая к своему учительскому голосу. – Не стоит брать пример с меня.

– Я не хочу больше это обсуждать.

– Не расстраивайся.

– И не думаю.

– Нет, ты расстроилась. Посмотри, ты же плачешь.

Я отвела плечи подальше от него и прижалась лбом к окну.

– Это неизбежно, – продолжал Стрейн. – Мы не всегда будем подходить друг другу так, как сейчас.

– Пожалуйста, замолчи.

Мимо пробежала еще миля: гремящие восемнадцатиколесные грузовики, плавный изгиб эскера, заболоченное озеро у его подножия, черно-бурое пятно вдали – возможно, лось, а может, просто тень.

Стрейн сказал:

– Ванесса, когда-нибудь ты вспомнишь обо мне как о человеке, любившем тебя. Одном из многих. Я точно знаю, что твоя жизнь не сведется к отношениям со мной.

Я судорожно выдохнула. Возможно, он был прав. Возможно, в его словах было что-то утешительное – шанс выбраться невредимой и ничем не связанной. Так ли невероятно, что я могла выйти из этих отношений искушенной и помудревшей, девушкой, которой есть что рассказать? Когда-нибудь ответ на вопрос «Кто был твоим первым любовником?» будет выделять меня из толпы. Не какой-то обыкновенный мальчишка, а мужчина постарше – мой учитель. Он любил меня так беззаветно, что мне пришлось с ним расстаться. Печально, но у меня не было выбора. Так уж устроен мир.

Держа одну руку на руле, другой Стрейн потянулся ко мне, провел пальцами по моему колену. Он украдкой посматривал на мое лицо. Хотел убедиться, что мне нравятся его прикосновения. Приятно ли мне? Довольна ли я? Когда его рука поднялась по моему бедру, у меня затрепетали ресницы. Он живет для того, чтобы угождать мне. Даже если в будущем нас ждет расставание, сейчас он боготворит меня – свою Ванессу. Этого должно быть достаточно. Мне повезло, что меня так любят.

После апрельских каникул все покатилось под откос. Потеплело, уроки стали проводить на улице, а по выходным мы ездили в заповедник Маунт-Блу. Расцвели желтые нарциссы, с наступлением паводка река Норумбега затопила городские улицы. Когда из типографии пришли новые выпуски литжурнала, возобновились встречи клуба писательского мастерства; однажды, пока мы с Джесси разбирали коробки, решая, куда положить журналы, Стрейн вызвал меня в кабинет и крепко поцеловал, засовывая язык глубоко мне в рот. Это было удивительно безрассудно: Джесси сидел от нас в двух шагах, дверь даже не была полностью закрыта. Когда я с искусанными губами и горящими щеками вернулась в класс, Джесси притворился, будто ничего не заметил, но на следующую нашу встречу не пришел.

– Где Джесси? – спросила я.

– Вышел из клуба, – улыбаясь, с довольным видом сказал Стрейн.

На литературе мы сравнивали знаменитые картины с книгами, которые прочли в этом учебном году. Ренуаровский «Завтрак гребцов» напоминал «Великого Гэтсби»: все были ленивые и пьяные. Пикассовская «Герника» походила на «Прощай, оружие», демонстрируя нам ужасы войны в виде расчлененных фрагментов. Когда Стрейн показал нам «Мир Кристины» Эндрю Уайета, все сошлись во мнении, что своим полнейшим одиночеством и грозным домом на холме картина больше всего напоминает «Итана Фрома». После урока я сказала Стрейну, что вижу в картине Уайета «Лолиту», и попыталась объяснить почему: эта девушка с тонкими лодыжками казалась такой изможденной, от дома ее отделяло непреодолимое расстояние. Все это напоминало мне описание Ло в конце – бледной, беременной и обреченной на смерть. Стрейн покачал головой и в тысячный раз повторил, что я придаю этому роману слишком много значения.

– Нам надо найти тебе новую любимую книгу, – сказал он.