Моя темная Ванесса

– Меня как будто озарило, – сказала она.

– В каком смысле?..

– Тебе нечего стыдиться. Ты не виновата.

– Не виновата в чем?

– Я знаю, что он тебя растлевает.

Я резко дернула головой:

– Растлевает?

– Ванесса…

– Кто тебе это сказал?

– Никто. То есть ходили слухи, будто ты с ним переспала за пятерку, но я в это не верила. Не верила даже до того, как спросила у тебя. Ты не такая… ты бы так не поступила. Но потом я увидела, что он сегодня с тобой сделал, как он тебя схватил, и поняла, что происходит на самом деле.

Все то время, что Дженни говорила, я не переставая качала головой:

– Ты ошибаешься.

– Ванесса, послушай. Он выродок. Сестра говорила мне, что он извращенец, что он пристает к девочкам, которые носят юбки, и все такое, но я и не представляла, что все настолько плохо. – Она с суровым взглядом наклонилась ко мне: – Мы можем добиться его увольнения. В этом году мой папа входит в попечительский совет. Если я ему об этом расскажу, Стрейна выставят.

Я попыталась сморгнуть шок от ее слов – увольнение, извращенец, пристает к девочкам. Как ужасно было слышать, что она называет его Стрейном.

– С чего мне хотеть его увольнения?

– А как иначе? – Казалось, Дженни искренне растерялась. Через мгновение ее лицо смягчилось: губки бантиком, приподнятые брови. – Тебе наверняка страшно, я это понимаю. Но бояться нечего. Он больше не сможет тебе навредить.

Она смотрела на меня полным жалости взглядом, а я с удивлением думала: как я могла так сильно ее любить, так стремиться стать еще ближе к ней, даже когда мы спали в одной маленькой комнатке всего в трех футах друг от друга. Я вспомнила ее висевший на двери синий халат, завернутые в целлофан коробочки с изюмом на полке над ее столом, как она по вечерам мазала ноги кремом с запахом сирени, влажные пятна на ее футболке с только что вымытых волос. Иногда она объедалась разогретой в микроволновке замороженной пиццей, и тогда из нее сочился стыд. Я замечала все, что с ней связано, каждую мелочь, но почему? Что я в ней нашла? Теперь она казалась мне такой обычной, слишком узколобой, чтобы понять что-то о нас со Стрейном.

– Почему ты придаешь этому столько значения? – спросила я. – Ты здесь совершенно ни при чем.

– Конечно при чем, – ответила Дженни. – Ему здесь не место. Его нельзя к нам подпускать. Он педофил.

Слово «педофил» меня рассмешило.

– Я тебя умоляю.

– Слушай, эта школа для меня действительно важна, ясно? Не смейся надо мной из-за того, что я хочу сделать ее лучше.

– То есть, по-твоему, для меня Броувик не важен?

Дженни замялась:

– Нет, но… То есть для тебя все иначе. Ведь никто из твоих родных здесь не учился, понимаешь? Ты просто приезжаешь сюда, заканчиваешь учебу и все. Забываешь о ней навсегда. Ты не вносишь свой вклад.

– Вклад? Типа, я не жертвую денег?

– Нет, – быстро сказала она. – Я не это имела в виду.

Я покачала головой:

– Ты такая снобка.

Дженни начала оправдываться, но я уже надела наушники. Они не были ни к чему подключены, провод свисал с кровати, но это заставило ее замолчать. Я смотрела, как она встает, чтобы уйти, подбирает белье, кладет его обратно на стул. Дженни пыталась проявить доброту, но меня это так взбесило, что я сорвала с себя наушники и спросила:

– Ну а как у тебя с Ханной?

Она остановилась.

– Ты о чем?

– Вы теперь типа лучшие подружки?

Дженни моргнула:

– Не обязательно быть такой жестокой.

– Это ты всегда была к ней жестока, – сказала я. – Вечно смеялась над ней в лицо.

– Ну, я была неправа, – огрызнулась она. – Ханна нормальная. А вот тебе нужна серьезная помощь.

Она собиралась открыть дверь, и я добавила:

– Между нами со Стрейном ничего нет. Все, что ты слышала, – глупые сплетни.

– Дело не в том, что я слышала. Я видела, как он тебя трогал.

– Ничего ты не видела.

Дженни, прищурившись, посмотрела на меня и взялась за ручку двери.

– Нет, видела, – сказала она.

Стрейн заставил меня слово в слово изложить все, что говорила Дженни. Когда я рассказала, как она назвала его извращенцем, у него глаза вылезли из орбит, словно он не в силах поверить, что кто-то может его в таком обвинить. Он назвал ее самодовольной маленькой сучкой, и на секунду я вся похолодела. Раньше он никогда не произносил это слово.

– Все будет в порядке, – заверил меня он. – Если мы оба будем все отрицать, все будет в полном порядке. Чтобы слухи воспринимали всерьез, нужны доказательства.

Я пыталась напомнить ему, что это не слух, потому что Дженни видела, как он схватил меня за руку. Стрейн только фыркнул:

– Это ничего не доказывает.

На следующий день на уроке он задал вопрос о «Стеклянном зверинце» и вызвал Дженни, хотя та не поднимала руку. Она смущенно опустила глаза на свою книгу. Дженни отвлеклась, скорее всего, даже не слышала вопроса. Запинаясь, она несколько раз протянула «эммм» но, вместо того чтобы спросить кого-то еще, Стрейн откинулся на стуле и скрестил руки на груди, словно готов был ждать целый день.

Том начал говорить, но Стрейн вскинул руку.

– Я хочу послушать, что скажет Дженни, – сказал он.