Моя темная Ванесса

Позже, когда я лежала в постели и записывала в блокнот сцены, которые безостановочно проигрывались у меня в голове, – Стрейн впервые прикасается ко мне за своим столом, ночи, проведенные в его доме, дни в его кабинете, – мама зашла ко мне с двумя кусочками пиццы. Она поставила тарелку на тумбочку, села на край кровати.

– Может, съездим на выходных на побережье? – спросила она.

– И что там делать? – пробормотала я.

Я не поднимала взгляд от блокнота, но чувствовала, что причинила маме боль. Она пыталась затащить меня обратно в то время, когда я была маленькой, и нам с ней никогда не нужно было что-то делать – мы просто садились в машину, ехали куда глаза глядят и радовались тому, что мы вместе.

Мама смотрела на блокнот, склонив голову, чтобы увидеть, что я пишу. На страницах раз за разом повторялись слова «класс», «парта» и «Стрейн».

Я перевернула блокнот.

– Я тебе не мешаю?

– Ванесса, – вздохнула она.

Мы враждебно посмотрели друг на друга. Она вглядывалась мне в лицо в поисках перемен, а может, чего-то знакомого. Она знала. Под ее взглядом я теперь думала только об одном: она знает. Поначалу я боялась, что она свяжется с Броувиком или полицией или хотя бы скажет папе. Неделями, всякий раз, как звонил телефон, мое тело собиралось с силами перед неизбежным скандалом. Но ничего так и не случилось. Она хранила мою тайну.

– Если ничего не было, – сказала она, – ты должна научиться жить дальше.

Мама похлопала меня по ладони и, не обращая внимания на то, как я дернулась, встала. Она оставила дверь в мою спальню приоткрытой, и я поднялась, чтобы ее захлопнуть.

Жить дальше. Когда я впервые поняла, что она будет молчать, мне стало легче, но теперь облегчение начало выдыхаться до чего-то похожего на разочарование. Потому что, по всей видимости, договоренность была такова: «Если ты хочешь, чтобы я сохранила твою тайну, мы должны притвориться, что ничего не было», – а я так не могла. Я собиралась вспоминать случившееся изо всех сил. Жить воспоминаниями, пока не увижу его снова.

Лето тянулось дальше. Ночью я лежала в постели и слушала крики гагар. Днем, пока родители были на работе, я гуляла по грунтовке и собирала дикую малину, пекла малиновые оладьи, заливала их сиропом и наедалась до тошноты. Я лежала во дворе, уткнувшись лицом в сорняки, и слушала, как в озере в поисках рыбы скачет Бэйб. Она стряхивала россыпь капель мне на спину, подталкивала меня носом в шею, как бы спрашивая, все ли со мной хорошо.

Я предпочитала считать это затишьем в своей истории, временным изгнанием, которое испытает мою преданность, но в конечном счете сделает меня сильнее. Я смирилась с тем, что не могу связаться со Стрейном, по крайней мере в ближайшее время. Даже если бы мои родители не проверяли определитель номера и телефонные счета, все равно (как я полагала) кто-то прослушивал линию и читал имейлы. Один звонок от меня – и его могли уволить. Копы могли появиться на его пороге. Странно было считать себя настолько опасной, но взгляните, что уже произошло, – едва открыв рот, я привела нас на грань катастрофы.

Все, что я могла, – это страдать. Выводить каноэ на середину озера и дожидаться, пока его снова прибьет к берегу, в тысячный раз перечитывать «Лолиту» и изучать выцветшие пометки Стрейна. Вглядываться в страницу сто сорок, где в сцене, когда Гумберт с Ло едут в машине после первого секса, более свежими с виду чернилами была подчеркнута строка: «Оно было очень своеобразное, это ощущение: томительная, мерзкая стесненность – словно я сидел рядом с маленькой тенью кого-то, убитого мной». Вспоминать, как Стрейн отвозил меня назад в кампус после первой ночи, которую я провела у него дома, его пристальный взгляд, когда он спросил, все ли в порядке. Писать в блокноте: «Если ты малолетка, значит, в твоей власти одним прикосновением превратить мужчину в преступника».

Август вселял в меня страх, потому что после дня заселения в Броувик я больше не смогла бы делать вид, будто еще есть шанс, что все образуется само собой, что однажды утром я проснусь, а фургон будет уже загружен, и родители закричат: «Сюрприз! Все устроено. Конечно, ты возвращаешься!» Утром в день заселения я проснулась в пустом доме. Родители уехали на работу. Записка на кухонной стойке велела мне пропылесосить, помыть посуду, вычесать Бэйб, полить помидоры и цукини. По-прежнему в пижаме, я надела кеды и ушла в лес. Я побежала прямо вверх по утесу, поросль царапала мне голени. На вершине я, запыхавшись, оглядела озеро, гору, эту длинную, низкую китовую спину, вздымающуюся из земли. Бесконечные леса рассекал только жгут шоссе, по которому, будто игрушки по треку, скользили многотонные грузовики. Я представила, что вхожу в пустую комнату в общежитии и вижу пятна солнца на голом матрасе и чужие инициалы, выцарапанные на подоконнике. Я вообразила, как за партами занимают места новые ученики, а Стрейн смотрит на них и думает обо мне.