Моя вторая мама (др. вар.)

Джина улыбнулась.

– Карлитос изумительный ребенок, Даниэла. Храбрый, умный, очаровательный, и Алехандро совсем не дурак. Он знает, как завоевать твое сердце.

– Ну, вот ты опять за свое, Джина!

– Я права! Ты сходишь с ума, когда видишь какого-нибудь ребенка. Разве нет, Даниэла?

– Да, в этом ты права! Это такое чудо – дети... – Даниэла на миг задумалась, глаза ее наполнились теплым светом, она с нежностью посмотрела на Джину.

– Знаешь, дорогая, я даже думала, не усыновить ли мне... нескольких ребятишек... после презентации новой коллекции. Чтобы потом целиком посвятить себя их воспитанию..

– Ты это говоришь серьезно? – глаза Джины широко открылись.

– Да, вполне! В мире столько детей, лишенных родительской любви и нежности,

– Да, ты, пожалуй, права! – голос Джины звучал иронично. – Сделай именно так. И у всех нас появится еще один повод восхищаться тобой, моя начальница! – в ее карих глазах играли чертики, она обняла Даниэлу, и без всякой связи с предыдущим, объявила:

– На твоем месте, я бы его простила... Хватит, помучила...

Обе понимали, о ком речь.

– Знаешь, Джина, я едва не сделала этого... вчера Он был такой униженный, такой жалкий и смешной, говорит, решил, мол, проверить свои мужские чары, силу... Ну, вот и проверил... Теперь у этой негодяйки...

Она не договорила, но Джина без слов поняла ее.

– Не говори так, Даниэла! Тебя можно понять. Но я бы попыталась понять и его...

– Жизнь должна продолжаться, Джина, и мне надо жить дальше. Я не позволю случившемуся погубить себя, поверь

* * *

Моника постоянно занимала мысли Даниэлы. Иногда она просыпалась глубокой ночью в холодном поту, ей снился один и тот же страшный сон: Альберто со всклоченными волосами, с громадной, зловеще поблескивающей серьгой в ухе и черным скоробеем на груди гонится за Моникой – гонится злобно сверкая глазами, нагоняет ее, протягивает руки, чтоб схватить...

– Боже, лишь бы сон не был в руку!.. – молитвенно шепчет она, ни к кому не обращаясь. – Господи, помоги, спаси ее, прошу тебя, милостивый! Спаси и сохрани мою девочку...

На днях к ней пришла Маргарита, с которой они долго не виделись, объяснила причину столь долгого отсутствия. Оказывается, это из-за Рамона.

Конечно, Даниэла понимала, как стыдно Маргарите перед Сонией, с которой она так давно была дружна, но, а с другой стороны, ведь сердцу не прикажешь: оно выбирает само.

Вот и Джина, ее подруга. Уж как Ханс любил ее, приезжал несколько раз из Германии, но не получилась у них жизнь вместе, а все потому, что крепко держит ее чувство к Филипе и детям, хоть она сама себе не желает в этом признаться. Не раз Даниэла говорила подруге: "следуй велению своего сердца, лучшего советчика человеку не найти". Но куда там, упрямство прежде нее родилось! И Филипе хорош, не желает поступиться гордостью, считает себя обиженным: самолюбие его, конечно, уязвлено. Но ведь должно же, должно возобладать чувство разума у этих двух взрослых детей?! Но, похоже, пока они оба думают лишь о себе и о своей гордости, забывая, что их дети лишены покоя и душевного комфорта. "Бедные, бедные дети... – вздохнула Даниэла, вспоминая Бебес и Густавито, – им-то за что такое испытание? Жить в разлуке с матерью, когда она им так нужна..."

И тотчас мысли ее обратились к своей дочери. Где-то сейчас ее дорогая девочка?..

Нет, и Маргарита не ведала, где она обитает, где скрывается от жестокого Альберто, который, знала Даниэла, иголку со дна моря достанет, если разыграется его злая воля, поэтому-то ей так страшно за Монику.

Будто чувствуя, ощущая эту боль матери за своего ребенка, Альберто тем временем, не оставлял ни на минуту без внимания дом Даниэлы: были наняты специальные люди, которые следили за каждым ее шагом. Он постоянно, словно ворон, кружил вокруг всех дорогих для Даниэлы людей... Ее боль, ее страхи разделяла верная Мария, болеющая душой за всех членов семьи Мендес Давила, ведь они все были ей так же близки и дороги, как собственный внук, как невестка Дора, сын Марсело, – недавно возвратившийся блудный сын...

Сколько ночей не спала Мария, думая о возвратившемся сыне. Возмужал за эти восемь лет, изменился, Мария не только сама простила Марсело, но и убедила Дору, непреклонную Дору, ради маленького Игнасио забыть прошлое и дать Марсело шанс. Сначала Дора и слышать ничего не хотела: чувство оскорбленного самолюбия, обида на Марсело, не позволяли ей сделать и шага навстречу отцу ее ребенка. Но и ее сердце стало таять, когда она видела, с какой гордостью он смотрит на их сына, как ласково берет за руку, играет с ним. Игнасио не хватало в доме мужского воспитания, а Дора и Мария не в состоянии были дать ему то, что даст настоящий отец.

Видя муки своей невестки, Мария молила Бога, чтобы и душа Доры смягчилась. "Может быть, Господи, у них все сложится... Кто же будет любить сына больше отца?.. Помоги им, Господи, не оставь своей милостью!.."