Моя жизнь: до изгнания

И в своём дневнике я пишу: “Мне в живописи присуща техника плоскости! Плоскость и ничего другого! Прочь вибрации цвета! Самой плоскостной поверхностью, её предельной цветовой насыщенностью должно быть всё сказано, всё выражено! К спокойствию и абсолюту стремится душа моя в живописи! Вибрации – нервы. Плоскость – покой! P.S. Пример надо брать с маляров. Ведь как просто они красят стены домов, а какая зачастую благодатная красота!”

Но разумеется, что, при всей моей юношеской восторженности к плоскостной живописи, я не забывал о красоте живописных фактур, начало которых было заложено в творениях Рембрандта на закате его жизни и которые с негодованием были отторгнуты голландскими любителями живописи, предпочитавшими картины с абсолютно гладкой залакированной поверхностью.

Яблоки и модели

Девушки позировали мне охотно и бескорыстно. Художники в их сознании – люди таинственные, загадочные, общающиеся с музами, преисполненные вдохновения. Попасть в необычную обстановку со старинной мебелью, странными предметами, непонятными загадочными картинами, где всё так не похоже на советский обывательский мирок… Да и к тому же не каждый день тебя зовут позировать для картины.

Перед тем как раздеться, некоторые модели начинали конфузиться и ломаться: “Ну как-то неудобно перед вами стоять голой… Неужели даже без трусов?..” Долго уламывать милых скромниц я не собирался. Подведя их к столику, где были разложены предметы для будущего натюрморта, я указывал на два яблока: одно – свежее, наливное, второе – усохшее, жёлтое, сморщенное. Я брал в руку наливное и суровым голосом произносил: “Ваша задница сегодня подобна этому яблоку, поэтому вас приглашают и будут приглашать художники, чтобы запечатлеть юную красоту”. Затем брал в руку усохшее яблоко и, поднеся к лицу модели, с печалью в голосе говорил: “Пройдут года, и задница ваша приобретёт сходство с этим яблоком. И приглашений от художников позировать обнажённой уже не поступит…” И пока я возвращал яблоки на место, девица быстро стягивала с себя нижнее бельё и представала передо мной в костюме Евы. И уже день-два спустя девушки безропотно позировали нагими, прекрасно понимая, что, когда я молча делаю десятки набросков, перехожу к холсту или, выбрав нужное освещение, в который раз снимаю модель на чёрно-белую плёнку, идёт серьёзный творческий процесс.

Некоторые натурщицы становятся моими постоянными моделями. Таких было трое: Белая ведьма, Чёрная ведьма и Людочка-дудочка. И все трое запечатлены в моих рисунках, картинах и, главное, в моей памяти.

Белая ведьма

Однажды в коридоре Репинки мне на шею бросилась рыдающая библиотекарша Лариса Триленко, которая часто приносила мне в Научке заказанные книги. И я услышал от неё отнюдь не советскую историю.

Оказалось, что женский персонал библиотеки буквально затравил Ларису, объявив её ведьмой и обвиняя в колдовстве и порче. На имя директора библиотеки даже поступило заявление с требованием немедленно уволить ведьму, поскольку от взгляда её глаз у всех сотрудниц сразу начинает болеть голова и они теряют работоспособность. (На мужской пол порча почему-то не действовала.)

Замечу, что Лариса бесспорно выделялась среди сотрудниц библиотеки своей необычной внешностью: высокая блондинка с большими глазами, правильными чертами лица и хорошей фигурой. Возможно, в этом и крылась причина ненависти и неприязни к ней, а может, нервные женские натуры действительно почувствовали в ней нечто чужеродное.

Пожалуй, она и в самом деле была необычной женщиной. Молодые студенты Академии художеств, пылкие и влюбчивые, готовые завести флирт с любой девицей, прогуливающейся по академическим коридорам, знакомства с ней избегали и всячески её сторонились, а между собой звали не иначе как Белая ведьма. Может, это тоже подбросило дров в костёр, разведённый библиотекаршами для моей бедной Ларисы.

Приговор начальства был суров. Разумеется, уволить сотрудницу по обвинению в колдовстве руководство постеснялось, но “обвиняемой” было строжайше запрещено находиться в рабочее время среди сотрудников библиотеки; сидеть же и разбирать книги велено в одиночестве и в крошечной комнатке.

Библиотечный слабый пол ликовал и праздновал победу, Белая ведьма рыдала на плече у меня, а я, прикинув в уме, сколько интересных портретов можно с неё написать, спросил напрямую, готова ли она бесплатно мне позировать. Согласие последовало незамедлительно, и с “обнажением тела” проблем не возникало.

Моделью она была и правда преинтереснейшей: белое тело, светлые волосы скандинавской ундины, неподвижный взор светло-голубых глаз, замедленная речь – её красота напоминала красоту кладбищенских мраморных скульптур и вызывала смешанное чувство страха и восхищения. Чувствовалась в ней какая-то затаённая грусть и печаль, вызывающая в памяти образ гоголевской Майской утопленницы.