Моя жизнь и мои успехи

Сидение в гарнизоне, практически окружен¬ном повстанцами, да еще с двумя маленькими детьми, приносило мало радости. И при первом же визите в поселок губернатора колонии, “квадрумвира” Де Боно, моя мать, невзирая на проте¬сты отца, все ему открыто высказала. Здешние места не были приспособлены для жизни циви-лизованных европейцев, и губернатор с этим согласился. На шестом месяце нашей жизни в Африке мы вернулись в Триполи.

Обратный путь тоже напоминал приключение. Мы выехали затемно, чтобы избежать жары, но не проделали и двухсот километров, как успевшее подняться солнце до предела накалило все вок¬руг. Для начала лопнули шины у автомобиля, од¬на за другой, все четыре. Мы набили их соломой и продолжали кое-как двигаться. Тем не менее вскоре пришлось окончательно остановиться, так как в моторе расплавились бронзовые втулки. Дальше мы пешком брели по песчаной дороге, бросив машину с багажом посреди пустыни. Пос¬ле двух часов кошмарного пути мы добрались до небольшого, очень хорошо укрепленного фор¬та Каскарабулли. На счастье, все обошлось без нежелательных встреч. Видимо, жара была невы¬носима и для повстанцев. В Каскарабулли мы с братом свалились как подкошенные и спали несколько часов подряд, пока из Триполи не при¬был большой лимузин с эскортом из двух “дабтыя” — местных полицейских.

Дальше мы ехали в этом лимузине, воору¬женные “дабтын” стояли на широких поднож-ках. 8 Каскарабулли за нас немало беспокои¬лись, памятуя о бедуинах, неистовствовавших в окрестностях. Но, к счастью, за время всей этой невероятной поездки нам так и не повстречался ни один феллах. От Триполи нас отделяло всего пятьдесят километров, но путь занял несколько часов, и машина прибыла туда глубокой ночью. Мы в полном смысле слова возвращались к жиз¬ни. Ведь в течение долгих месяцев приходилось перед сном увлажнять простыни или самим оку¬наться в бочку с водой. А тут, наконец, постель и ванна. Отель “Мирамаре” казался миражем, при¬чем, видимо, не только нам, но и всем таким же, как мы, путникам, возвращавшимся из негосте¬приимной пустыни. Несколько дней спустя нам предоставили небольшой дом в Шара-эль-Сейди, квартале, где уже обитали итальянцы.

В ту пору Триполи был красивым колони¬альным городом. Набережная с самыми больши¬ми и главными зданиями города, а также опер¬ный театр являли особое зрелище. Им не усту¬пали и замок, и пальмы, и старая пушка, залп которой гремел ровно в полдень, В этом городе сходились Восток с Западом. Из года в год уве¬личивалось число живущих здесь итальянцев, в то время как арабы - во всяком случае, бед¬нейшие их слои — оттеснялись в темные закоул¬ки. К слову, о контрастах: мне вспоминаются празднества и балы, которые устраивались в Воен¬ном клубе или в отеле “Мирамаре”, - и тут же поблизости распухшие, залепленные мухами гла¬за больных трахомой нищих. Помню также при¬ем, устроенный Гассун-пашой в саду собственной виллы по случаю замужества дочери.

Гассун-паша, именитый арабский гражданин, был на дружеской ноге с колониальными влас¬тями. Роскошное восточное празднество проис¬ходило ночью. Пылали факелы, звучали монотон¬ное пение и музыка. А на улице, прильнув к огра¬де, стояли местные ребятишки и тянули сквозь изгородь руки, выпрашивая объедки. Мы, италь¬янские дети, тихонько пытались подкинуть им пе¬ченье или кусок баранины. Но это удавалось не всегда. Слуги Гассун-паши, в длинных до пят бур¬нусах и красно-белых фесках, босые, шныряли вдоль забора, размахивая палками. “Ялла, ялла, барра фисса, шаар мута!” — выкрикивали они за¬гадочные слова и швыряли пригоршнями песок прямо в несчастные, и без того изуродованные трахомой глаза.