Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

И еще я вспоминаю принцип: «Тот, кто пережил что-то на практике, разбирается в этом лучше, чем эксперты-теоретики». В этот самый момент я понимаю всю мудрость решения Вильмы.

Видя, что мне срочно нужно как-то отвлечься, дочери Вильмы поручают мне проследить за тем, чтобы вклад каждого из гостей был внесен в особый список. Я записываю имена, сидя за столом, уставленным тарелками с пирожками с ревенем и персиком, графинами со сладким ледяным чаем и подносами с кукурузным хлебом. Какой-то старшеклассник приносит ящики с бутилированной водой, а молчаливый мужчина в комбинезоне косит траву на лужайке – просто потому, что ее пора скосить.

Семья Вильмы хочет поблагодарить каждого из присутствующих – для этого и нужен список. И вновь человек служит обществу, а общество – человеку.

Я наконец понимаю, почему сын Чарли от первого брака отказался от стипендии Дартмутского колледжа и решил остаться здесь. Вильма чувствовала себя здесь дома не только благодаря земле, но и благодаря людям.

За длинным обеденным столом мы все чувствуем себя родственниками – через знакомство с Вильмой. И вот люди, не знавшие друг друга до этого дня, начинают беседовать. Муж ее близкой подруги, которая умерла в той аварии, приезжал на несколько дней и рассказал, что Вильма помогла ему вырастить дочь.

Гэйл Смолл, подруга Вильмы и одим из тех общественных деятелей, которыми она восхищается и о ком написала свою книгу, приехала сюда аж из резервации Нортерн-Шайенн в Монтане. Всю свою жизнь Гэйл борется с энергодобывающими и перерабатывающими компаниями, пытаясь помешать им разрушать землю, и с религиозными школами, калечащими будущее поколение. «Дети подвергаются бесчисленным сексуальным домогательствам со стороны монахинь и священников, – рассказывает она, – а когда возвращаются домой – множат насилие». В резервации она организовала не только группу по защите окружающей среды под названием «Индейцы в действии», но и старшую школу.

Орен Лайонс приехал из поселения на севере штата Нью-Йорк, штаб-квартиры управляющего органа шести племен Конфедерации Ирокезов, или Ходеносони. Это старейшая из ныне существующих демократий в мире[98]. Всякий раз, когда мы с Вильмой задавали ему вопрос на какую-нибудь серьезную тему, он неизменно отвечал: «Мне нужно посоветоваться с женщинами-старейшинами». Именно равенство женщин в этих племенах и вдохновило живущих по соседству белых женщин организовать движение за право голоса.

Мать Вильмы приходит каждое утро – она живет в нескольких минутах ходьбы по проселочной дороге. Я слушаю ее рассказ о том, как Вильма возила ее в Ирландию, чтобы она впервые побывала на родине предков.

Мы обе понимаем, что она переживет свою дочь.

Подхожу к Вильме, чтобы отдать записи разговоров за ее обеденным столом. За две недели, что я пробыла в ее доме, он стал для меня словно корабль в открытом море: ничего на свете больше не существует. Я говорю Вильме, что благодаря ей я осознала всю мощь общины. Наступает молчание. Я боюсь, что это конец. Но тут она улыбается и говорит: «Ты никогда больше не будешь прежней».

Потом приезжает санитар – и я понимаю: она все-таки решилась на морфин. Поскольку это реальная жизнь, а не роман, здесь нет ни четкой линии, ни окончательного прощания. Вильма как будто просто отключается от нас, словно откатывает океанская волна, а мы остаемся стоять на берегу.

«После» разительно отличается от «до». Теперь я понимаю, почему люди верят в то, что душа покидает тело с последним вздохом. Все вокруг кажется таким же – и при этом другим. Мы стоим в комнате у постели Вильмы, но ее больше нет.

Приходят вежливые санитары с каталкой, открывают стеклянные двери и медленно несут ее, спускаясь с крыльца, где она так любила сидеть, на ее родную землю – в последний раз.

Потом ее пепел развеют над берегами ручья, где растут целебные травы Чарли, – как она и хотела.

Чудесное субботнее утро 10 апреля 2010 года. Прошло всего четыре дня после смерти Вильмы. Около 150 лидеров племен, штатов и государств, включая президентов Клинтона и Обаму, направили сообщения с соболезнованиями. А примерно полторы тысячи человек собрались во дворе Культурного центра чероки, чтобы послушать, как друзья и родные Вильмы обмениваются теплыми воспоминаниями. Это лучший вариант почтить память, потому что после него каждый из нас знал Вильму чуточку лучше, чем до.

Одним из последних ее желаний было чтобы каждый надел или принес с собой что-нибудь ярко-розовое. Она невероятно любила этот цвет. Подают символический напиток из «ани», так называют клубнику на языке чероки. Считается, что он поможет Вильме свободно подняться на небо к предкам.

В последующие годы мне не раз случалось брать телефонную трубку и внезапно осознавать, что я не могу с ней поговорить; или обдумывать нашу книгу и понимать, что нам уже не суждено написать ее вместе; или слышать то, что рассмешило бы ее, и не иметь возможности поделиться.