На третий срок Вильма баллотироваться не стала: ей диагностировали рак и назначили химиотерапию. Я знала, как страшит ее мысль о регулярной инфузионной терапии. Она и так достаточно помоталась по больницам и на самом деле не была такой уж неуязвимой, как могло казаться. Две ее дочери прилежно навещали ее и были рядом в самые тяжелые часы, но у них в Оклахоме была своя жизнь и работа. Я спросила Вильму, можно ли мне остаться с ней в Бостоне, вместо того чтобы ехать в командировку в Австралию – ее вполне можно было отложить на другой раз. Я надеялась, хотя и не верила, что она, всегда такая сильная, согласится, но она согласилась. Из всех ее подарков мне этот был самым главным.
Мы с Вильмой поселились в большом старинном доме ее друзей, которые уехали на лето. Каждое утро мы ездили в больницу, где ей ставили капельницы, потом возвращались домой и смотрели взятые напрокат фильмы. В том числе все сезоны сериала «Главный подозреваемый», где главную роль исполнила Хелен Миррен – воплощение женской силы и многогранности, которые так ценила Вильма.
Для меня эти несколько недель в Бостоне вместе с ней стали уроком: тогда я научилась, выражаясь ее словами, «трезво мыслить» – что означало в том числе и умение справляться с трудностями.
Она изо всех сил надеялась сохранить свой Путь – сохранить его для будущего, когда люди победят свою тягу к излишкам и положат конец иерархии.
По словам Вильмы, многие представители коренного населения придерживались веры в то, что земля как живой организм в один прекрасный день стряхнет с себя род людской, убивающий ее, и начнет все сначала. При менее катастрофическом варианте развития событий люди должны понять, что сами разрушают свой дом, и найти способ его сохранить. Именно это и избрали своей миссией индейцы.
Эта позиция казалась невероятно великодушной. А еще – просто невыполнимой. Многие индейцы давно забыли свой Путь или отреклись от него, и мало кто из них обладал реальным шансом его вспомнить. Такое мировоззрение имело гораздо больше слоев и уровней, чем было известно мне, но началом его был круг, связывавший всё сущее, объединявший всё с одной целью – сохранять баланс и не допускать преобладания сил на одной стороне, нарушающего этот баланс.
В течение этих недель, полных бесед, фильмов, искренних проявлений дружбы, я наблюдала за тем, как Вильма превращает свой тяжкий груз в очередное приключение своей многогранной жизни. Думаю, в этот период она научила меня своему видению Пути.
«Каждый день – это добрый день, потому что мы – часть всего живого на земле» – так она сказала.
И это был не последний подарок Вильмы. За прошлые двенадцать лет я не раз приезжала к ней в Оклахому в конце лета на Национальный праздник чероки. Это были дни церемониальных танцев, традиционной – и не очень – еды, произведений искусства местных художников и мастеров, продававших их в лавочках по всему периметру огромного поля, и встреч с представителями других племен, съехавшихся туда в качестве танцоров и гостей. Именно там я наконец исполнила пророчество той женщины, что много лет назад подарила мне в Хьюстоне церемониальную красную шаль.
Летней ночью на огромном поле, поросшем высокой густой травой, окруженном лавками для зрителей и прожекторами, десятки танцоров исполняли народные индейские танцы. Каждый участник или группа были одеты в традиционные костюмы племени или региона и имели свой неповторимый стиль. Не было никакой программы выступлений. Каждый словно был сосредоточен на самом себе, а не на публике. В конце мероприятия должны были вручать призы, но никто, казалось, и не думал о том, что его будут оценивать.
Это равновесие между племенем и личностью, между общностью и уникальностью было так ново для мира, в котором всем нам кажется, будто мы должны непременно сделать выбор в пользу той или иной стороны.
После этого общего праздника Вильма и Чарли пригласили меня на традиционный танец чероки с притопами, который должен был длиться всю ночь. Даже после 1978 года, когда Закон о свободе вероисповедания американских индейцев снял запрет на священные таинства и ритуалы, эта церемония, насчитывавшая не одно тысячелетие, держалась в тайне и проводилась только в узком кругу. Чужакам требовалось особое приглашение – чтобы хотя бы знать, куда идти.