Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Мне было чуть за тридцать, поэтому я оказалась между двумя группами женщин, одна из которых пыталась интегрироваться в общество, а другая – преобразовать его. Однако в силу своего опыта я все-таки тяготела к молодым и более радикально настроенным. Я не была замужем и не жила в трущобах. Всю свою жизнь работала, однако и в мире журналистики «гендерное гетто» представляло собой не просто стеклянный потолок, но самый настоящий стеклянный бокс. Кроме того, Индия научила меня, что все изменения берут свое начало внизу – подобно дереву, – а каста или раса только усугубляют и без того тяжкое положение женщины, усиливая эффект вдвое или втрое. Вскоре из искры феминизма разгорелось пламя, охватившее весь материк, от побережья до побережья, а многие воспринимали его как самый настоящий пожар. По мнению религиозных правых и большинства представителей массовой культуры, мы бросали вызов самому Богу, семье и поддерживаемому ими патриархальному строю. Оставшиеся «мейнстримовцы» и левые считали, что, поднимая вопрос о несправедливом отношении к женщинам, мы тем самым отвлекаем общественность от споров о классах, расах и прочих проблемах, которые, по их мнению, были более насущными, поскольку затрагивали и мужчин.

Тем не менее идея равенства оказалась столь заразительна, что правые вскоре объявили феминизм угрозой наравне со светским гуманизмом и безбожным коммунизмом.

Традиционные американские партии начали поддерживать идеи равенства на опросах общественного мнения, несмотря на то что некоторые явления, например сексуальные домогательства или домашнее насилие, по-прежнему воспринимались как «часть повседневности».

После рождения ребенка Дороти решила меньше путешествовать, и моими партнерами по выступлениям стали подруги и коллеги – Маргарет Слоан, чернокожая поэтесса-феминистка и активистка из чикагского Саутсайда, и Флоринс Кеннеди, адвокат по делам о защите гражданских прав и харизматичный оратор, которую можно цитировать бесконечно. Фло оказала мне особую поддержку. Так, когда мне нужно было привести статистические доводы, чтобы доказать факт дискриминации, она отвела меня в сторону и терпеливо объяснила: «Когда ты лежишь в овраге, а твою ногу придавил грузовик, ты не посылаешь кого-нибудь в библиотеку, чтобы выяснить, сколько этот грузовик весит. Ты просто сбрасываешь его».

Я обычно выступала первой – тем более что после Фло всегда был риск испортить общее впечатление аудитории. Каждая из нас рассказывала свою историю о том, как надуманные расовые, гендерные, социальные, сексуальные и прочие ограничения – вплоть до чрезмерной маскулинности, сковывающей мужчин, – мешают развитию таланта. Чтобы обеспечить некое равновесие между мужской и женской частью аудитории и ораторов, мы старались как можно эффективнее распределить время между собственными выступлениями и свободным обсуждением. Я ощущала действенность этого метода, когда кто-то из присутствующих в одном конце зала задавал вопрос, а с противоположного конца отвечали. Люди вставали и высказывали свои соображения, о которых они, возможно, не стали бы говорить даже с близким другом.

Вместе и по отдельности мы своим существованием и деятельностью опровергали очередной дискредитирующий феминисток стереотип: что все мы были представительницами «бело-среднего класса» – так в тогдашних СМИ (и верящих им теперь академических кругах) односложно называли женское движение. В действительности же первый в истории общенациональный опрос мнения по вопросам гендерного равенства, проведенный среди женщин, показал, что темнокожие женщины вдвое чаще белых поддерживали это движение[24]. Если бы в опросе участвовали латиноамериканки, азиатки и представительницы коренных народов Америки, а также прочие цветные женщины, результаты были бы еще более поразительными.

Ведь тот, кто стал жертвой одной формы дискриминации, с большей вероятностью признает другую.

Кроме того, у расизма и сексизма много общего – как на собственном опыте пришлось убедиться миссис Грин и миллионам других людей, – и искоренять их нужно тоже одновременно.