А этот вообще был безымянный. И прожил прекрасную длинную жизнь. И помнил ее от самого начала, когда почувствовал в себе два полюса – верхний и нижний, голова и ноги, а может быть, северный и южный… сначала протянулась от верха до низу тонкая трубочка, и он стал расти, и дорос до размера небольшой ягоды, вроде смородины, а на ней появились ушки и носик – неизвестно зачем. Он слегка задвигался и почувствовал, что определился в мальчики. Прошло еще немного времени, и выросли у него глазки и зачесались зубки. Глазки сначала ничего не видели, зубки тоже не знали, для чего они сделались. А уши вдруг начали слышать всякий шум, по большей части неприятный и тревожный, но был в этом шуме один различимый голос, ласковый и успокаивающий. А потом прибавилось совершенно изумительно чувство – он закачался и поплыл. Это было чудесно! К тому же оказалось, что вода, в которой он барахтался, прекрасна на вкус, и вкус этот менялся – то сладковатый, то солоноватый, и запах к этому вкусу как-то прикреплялся, и становилось все интереснее! И появились мысли, первые и слабенькие. На глазах выросли ресницы, над ними брови, и в один прекрасный миг глаза сами собой открылись и увидели свет. И не только свет он стал видеть – он стал видеть сны… Теплая рука касалась живота, гладила его через многослойное тело, и это было чудо как приятно. Он плавал и плавал, как вдруг какая-то сила его перевернула и толкнула его головой в такой узкий проход, в который ни за что ему было не протиснуться. Но эта же неведомая сила его подталкивала, не давала укрыться ни в одном из мягких углов обжитого дома и начала выдавливать. Это было страшно и больно, но невозможно сопротивляться. Узкий проход как будто немного расширялся, но давил, больше всего на голову, и он исхитрился, перевернулся и пошел вперед ногами, и голове было не так больно. Это было ужасно обидное изгнание – его просто выпихивали из дома, который он полюбил, в котором было так уютно… И он уперся головой в какую-то кость и ни с места, затормозился. Тогда грубая сила ухватила его за ножки и потянула. Было больно, и длилось это долго… и его вытянули в конце концов в ужасное и холодное место, где дул ветер и было так страшно, и так хотелось вернуться обратно. Он почувствовал сильный удар по ягодицам и понял: от него хотят, чтобы он закричал… Не буду! Ни за что! И он сжал рот и не закричал. Они долго лупили его, заставляли закричать. Нет, нет и нет! Ни за что… не хочу. Не буду.
Семь рождений
Орал он так, что понимающие акушерки заулыбались: боец родился. Кто так яростно кричит, тот и сосет хорошо. А кто хорошо сосет, тот в жизни успешный… Первое, что выделилось из полной непонятности, был сосок: розово-коричневый и упруго-мягкий. Главное – от соска сильно и притягательно пахло. И младенец ухватился за него твердыми деснами так крепко, что мать вскрикнула. Жизнь, сладко-молочная, брызнула в рот. И он осознал, что он сам и есть рот. Потом он узнал, что он Митя. Митя всю жизнь с первой минуты до последней знал, что жизнь есть то, что можно сосать, кусать, жевать и глотать.
Девочка не заплакала, только пискнула. Пропустила первое человеческое высказывание, которое обычно делается громко, полными воздуха легкими, и расширяет окружающий мир криком. Она как будто знала, что ее мать уже подписала бумагу – отказ от нее. Ведь родившаяся девочка была случайностью и детской глупостью: ее мать, сама пятнадцатилетняя девочка, только немного пообнималась с одноклассником, он горячими ладонями ее обтрогал по всем неприличным местам и как будто и не совершил ничего такого, от чего дети родятся. Не пробил природной обороны. Только потолкался на входе и пометил свое приближение мутным плевком вязкой жидкости. Но девочка-то завязалась, и вот она… Ненужная.
Что там произошло в глубинах времени до их рождения, никто никогда не узнал. Сначала все шло обычным порядком, было два отдельных существа, собиравшихся стать близнецами, а потом что-то нарушилось. В области позвоночника. И сверху все было как у всех, две головки, два сердца, четыре руки, но нижняя часть тела срослась, и вместо четырех ножек на двоих образовалось всего три, и та, что торчала между двумя совершенно нормальными, была сросшаяся, неуклюжая и для ходьбы непригодная. Мама упала в обморок, когда их ей показали. Жили девочки в Институте педиатрии, в отделе патологии. Звали их Маша и Даша. Фамилия была подходящая – Кривошеины. Когда им исполнилось четыре года, лишнюю непарную ногу отрезали, и они стали ходить на двух общих ногах, у одной правая, у другой левая, опираясь на два костыля – справа и слева. Разделить их оказалось невозможно – живот был общий, и кишечник, и печень одна на двоих, и почки. Они были сиамские близнецы, хотя ничего сиамского в них не было, русские девочки. Девочки жили долго. Сиамские близнецы обычно столько не живут.