Я с радостью принял приглашение, но едва я перешагнул порог, как невольно отпрянул назад, воскликнув от удивления. Оттуда, со стены, на меня смотрел чёрно-белый набросок «Дафны», такой же, как был выставлен у Неемии П. Хоскинса.
– Что это? – вскричал я. – Это же эскиз картины, которую я только что видел.
Джульетта Марчини улыбнулась и с интересом поглядела на меня.
– Ах, вы побывали на американской выставке? – спросила она.
– Не совсем. Сегодня утром я видел только работу м-ра Хоскинса.
– А! – снова сказала она и замолчала.
Я порывисто взглянул на неё. Она занималась раненой лапкой Миту: усадила его на подушку и осторожно перевязывала ему лапу с почти хирургической ловкостью. Я отметил, насколько изящную форму имели её руки с тонкими узкими пальцами, что часто свидетельствует о натуре художника. Затем я стал рассматривать саму женщину. Молодая и стройная, как тростинка, с густыми прекрасными волосами, частично собранными наверху в толстые локоны, которые ниспадали на широкий умный лоб, в ней не было ничего общего с тем типом, который принято называть «обычной женщиной». Она явно представляла собой нечто незаурядное. Постепенно я начал замечать некую схожесть между нею и удивительной «Дафной» Хоскинса и, считая, что сделал открытие, я сказал:
– Несомненно, это вы позировали м-ру Хоскинсу для образа Дафны?
Улыбнувшись, она отрицательно покачала головой.
Я почувствовал себя слегка смущённым. Я принял её за модель, в то время как она могла, вероятно, и сама оказаться одарённой художницей. Я пробормотал нечто вроде извинения, а она рассмеялась ясным, звонким смехом, выражавшим чистосердечное добродушие.
– О, вам не за что извиняться, – сказала она. – Знаю, вам, должно быть, показалось удивительным обнаружить здесь первый эскиз «Дафны», а законченную картину – на студии м-ра Хоскинса. И это и впрямь столь странное совпадение, что по вине Миту вы оказались у меня немедленно после посещения м-ра Хоскинса, что я чувствую, что должна дать некоторое объяснение этого дела. Но сначала, могу я просить вас осмотреться в моей студии? Вы обнаружите и ещё кое-что, помимо наброска «Дафны».
Я огляделся вокруг со всё возрастающим удивлением и восхищением. Здесь было «ещё кое-что», как она сказала, – кое-что столь удивительно прекрасное и гениальное, что нечасто встречалось на студиях современных художников. С каким-то недоверием и удивлением я порывисто спросил:
– Это всё ваши работы? Вы всё это сделали сами?
Её прямые брови слегка изогнулись, затем она улыбнулась.
– Будь я мужчиной, я могла бы ожидать подобного вопроса. Но, коль скоро я женщина, я удивлена вашей проницательности! Да, я делаю всё это сама, каждый элемент! Я люблю своё дело! И я весьма ревнива, пока мои работы остаются со мной. У меня нет учителя – я всему научилась сама, и всё, что вы видите здесь, создано моими руками! Я же не м-р Хоскинс!
И она вдруг разразилась смехом.
– Вы написали «Дафну»! – вскричал я.
Она прямо поглядела на меня с долей печали в глубине ясных глаз.
– Да, я написала «Дафну».
– Так почему же… – начал было я в недоумении.
– Почему я позволила м-ру Хоскинсу поставить на ней своё имя? – спросила она. – Ну, он платит мне две тысячи франков за такое позволение, а две тысячи франков – это маленькое счастье для меня и моей матери.
– Но вы же сами могли бы продавать свои картины! – вскричал я. – Вы могли бы заработать кучу денег и заслужить славу!
– Вы так думаете? – и она печально улыбнулась. – Что ж, я раньше тоже так считала, когда-то. Но эта мечта в прошлом. Мне хватает и малых денег, и вся моя натура восстаёт против славы. Ибо женщина в наши дни добивается лишь ложных обвинений и зависти! Я расскажу вам свою историю.
И стремительным движением руки она сорвала завесу, которая скрывала ещё одну картину огромных размеров и великолепно выполненную, на которой изображалась группа диких коней, неистово скачущих вперёд вместе, без всяких сёдел и узды, под названием «Барбери».