Молчание Махараджа. Рассказы

И даже сейчас, пока спокойно работает над своей новой картиной, она говорит мне, что вполне довольна своей жизнью и намного счастливее, чем была бы, обладая славой. Через некоторое время Неемия П. Хоскинс, «американский Рафаэль», взлетел на вершину славы, завладев не своим гением и сложив в карман деньги за работу, которой он не создавал; и никогда ещё он не был столь блистателен, столь грандиозен и убедителен, чем когда в окружении восхищённых друзей он самодовольно рассуждал на тему всеобщей ошибки – признания «женщины в искусстве»!

Дама с гвоздиками Сон или наваждение?

Впервые я увидел её в Лувре – или, точнее, её картину. Её написал Греза, как мне сказали; но имя этого художника едва ли меня заинтересовало – моё внимание было поглощено самой женщиной, которая взирала на меня с бессловесного холста с такой спокойной улыбкой на лице и с таким огненным букетом гвоздик, приколотым к груди. Я почувствовал, что знал её. Кроме того, некое странное притяжение в её взгляде зачаровывало меня. Она словно бы говорила: «Подожди, я расскажу тебе всё!» Слабый румянец окрашивал её щёки – узел прекрасных волос лежал в беспорядке на её непокрытой груди. И, несомненно, – или я задремал? – мне почудился аромат гвоздик в воздухе. Я очнулся от воспоминаний, лёгкая дрожь пробежала по телу. Я повернулся, чтобы уйти. Художник с огромным мольбертом и принадлежностями для рисования в руках подошёл ко мне как раз в тот момент и, остановившись напротив картины, начал писать с неё копию. Я недолго понаблюдал за его работой: мазки его были уверенные, глаз меткий; но я знал, даже не видя ещё законченной картины, что было нечто едва заметное в изображении, чего он со всем своим умением никогда не смог бы передать так, как это сделал Греза, – если только Греза и в самом деле был автором картины, в чём я ни тогда, ни сейчас не уверен. Я побрёл прочь.

На пороге комнаты я обернулся. Да! оно точно присутствовало там – это неуловимое, странное, молящее выражение, которое, казалось, молчаливо призывало меня; эта полудикая и всё же нежная улыбка, что безмолвно выражала целый букет чувств. Нечто вроде тревоги зародилось во мне – предчувствие зла, которого я не мог понять, – и, разозлившись на собственные глупые фантазии, я поспешно спустился вниз по широкой лестнице, ведущей прочь из картинной галереи, и направился через красивый зал с древними скульптурами, в котором стоял до дерзости прекрасный Аполлон Бельведерский и известная по всему миру Артемида.

Солнце ярко светило; многочисленные толпы людей сновали туда-сюда. Вдруг сердце моё яростно подпрыгнуло в груди, и я резко остановился, поражённый и в замешательстве. Кто это сидел на скамье рядом с Артемидой за чтением? Кто, если не эта дама с картины, одетая в белое, со слегка опущенной головой и с гвоздиками в руке? Я с тревогой приблизился к ней. Как только мои шаги прозвучали эхом, отдаваясь от мраморного пола, она подняла взгляд; её серо-зелёные глаза встретились с моими в той печальной улыбке, что выражала такую неописуемую скорбь.

Сквозь смущение разума я отметил её бледность и неземную изящность черт лица и фигуры – шляпы она не носила, и плечи и шея её оставались открытыми. Поражённый такой необычностью, я гадал, замечали ли окружающие люди её дезабилье. Я вопросительно огляделся вокруг – ни один прохожий не поворачивал головы в нашем направлении! И всё же наряд дамы определённо был достаточно странным, чтобы привлекать внимание. Холодная дрожь пробежала по моему телу – неужели лишь я один видел её сидящей здесь?

Эта мысль так потрясла меня, что я невольно вскрикнул, и в следующую секунду скамья передо мной была уже пуста – удивительная дама исчезла, и ни следа не осталось, кроме яркого нежного аромата от её гвоздик! С трепетом в сердце я поспешил прочь из Лувра и почувствовал себя довольным, лишь оказавшись на ярких улицах Парижа, заполненных нетерпеливыми, толкающимися людьми, которые все торопились по своим делам. Я взял экипаж и быстро помчался в «Гранд Отель», где остановился с компанией друзей. Я не стал рассказывать о необычном происшествии со мной, я даже не стал упоминать о картине, которая столь странным образом повлияла на меня. Наш блестящий образ жизни, постоянные перемены и активность вскоре рассеяли моё нервное напряжение; и хотя порой воспоминание об этом возвращалось ко мне, я старался не думать об этом предмете. Прошло десять или двенадцать дней, и однажды ночью все мы отправились во Французский театр – то был первый вечер в моей жизни, когда я оказался в странном положении зрителя постановки, не зная её названия и даже не понимая смысла. Я осознавал лишь одно, а именно, что дама с гвоздиками сидела в ложе напротив, пристально глядя на меня. Она была одна; наряд не изменился. Я обратился шёпотом к одному своему товарищу:

– Вы видите вон ту женщину напротив, в белом и с алыми гвоздиками на платье?

Мой друг посмотрел, покачал головой и ответил:

– Нет, где она сидит?