– Так почему ты ей раньше не сказал? – спрашивает Тия и цокает языком. Сегодня она оделась в короткую джинсовую юбку и футболку с надписью
– Мне было интересно, уберет она или нет, – смеется Марк и снова смотрит на меня. – Неужели ты ничего не чувствуешь губами?
– Выходит, что не чувствую, – сердито бурчу я, распуская узел. Аккуратно подцепив мизинцем зловредную прядку, я снова убираю волосы наверх. – Тия, ты дописала сочинение по истории?
– Уф, едва успела. Пришлось просидеть до трех ночи. Хорошо еще, что этот умник делал алгебру и рассылал заявления в вузы. Я бы точно уснула над клавиатурой, если б он не кидался в меня чем попало.
– Куда ты подаешь заявления, Марк?
– В несколько калифорнийских университетов, Гарвард, Колумбия, Пенн, Говард, Морхаус, Флоридский Эй-энд-эм… – перечисляет Марк.
– Это государственный университет? – уточняю я.
– Это один из исторически черных вузов. – Тия смахивает с юбки травинку.
– То есть?
– В этих вузах раньше учились только чернокожие, – объясняет Марк. – Я бы очень хотел туда поступить.
– Серьезно? Даже если тебя примут в университет Лиги Плюща?
– Да. Только родителям моим не говори.
– Почему? – Я растерянно скребу за ухом. Марк никогда раньше не рассказывал мне, куда хочет поступить. И вообще, в нашем городе это кажется святотатством – получить приглашение в университет Лиги Плюща, Стэнфорд или Беркли, но пойти учиться в менее престижный вуз. Особенно если дело не в деньгах – а Дюверны совсем не бедствуют.
Марк запрокидывает голову, опираясь на обе руки, и смотрит на ветви дерева. Поразмыслив какое-то время, он спрашивает меня:
– Ты в курсе, что у нашей мамы был чуть ли не самый успешный кейтеринговый бизнес в Сан-Франциско? – Я киваю. – И что она сделала перерыв в работе, когда родила меня и Тию?
Я снова киваю. Марк переводит взгляд на меня:
– А знаешь, почему она это сделала? Наши родители вполне могли бы найти няню.
– По ее словам, чтобы проводить с вами больше времени, – говорю я.
– Да, это правда. Но еще она хотела сама нас учить. Мама начала разучивать со мной алфавит, когда я еще и ходить не умел. Она показывала мне картинку с буквой и повторяла ее вслух, пока я сидел на детском стульчике и размазывал еду по лицу. Когда я запоминал одну букву, мама брала следующую. В три года я уже научился читать.
– С ума сойти, Марк. Ну ты и ботаник. – Я поворачиваюсь к Тие. – А ты во сколько научилась?
– В три с половиной, – отвечает она. – Он меня вечно дразнит.
– Да, у нее были проблемы с успеваемостью, – говорит Марк и тут же закрывает лицо руками, когда Тия бросает в него пучок травы с землей. – С арифметикой то же самое. Мама учила нас считать с помощью фасолинок и упаковок из-под яиц. Мы думали, это такая игра, но на самом деле мама нас готовила.
– Готовила к чему?
– К школе. Она знала, что нам нужно будет опережать сверстников. А не то учителя решат, что мы отстаем. Она вечно нам твердила: «Вы должны заниматься вдвое усердней».
– Почему?
Марк говорит:
– Я хочу пойти в такой вуз, где мне не придется заниматься вдвое усердней, чтобы никто не подумал, что я дурак. Я хочу, чтобы цвет кожи не был моей главной характеристикой. – Он вздыхает и качает головой. – Я хочу в кои-то веки сливаться с толпой.
Сомневаюсь, что ему это удастся. Марк такой… Он слишком умный и слишком похож на идеальное авокадо, чтобы слиться с толпой. Но, конечно, сказать это я не могу. Мне страшно неловко, что я вообще об этом подумала. Не в силах подобрать ответ, я молча киваю, обдумывая его слова. Раньше я никогда не говорила с Марком и Тией о том, каково это – быть чернокожими учениками в старшей школе Секвойя-Парк. И вообще, каково это – быть чернокожими. В конце концов я говорю:
– А что скажут твои родители, если ты откажешься поступать в Лигу Плюща?
Марк бросает взгляд на Тию. Та замирает, не расстегнув до конца рюкзак, и смотрит на него в ответ. Я гадаю, что они говорят друг другу без слов.
– Они будут не в восторге. Мама с папой думают, что мне необходим престижный университет в резюме. Такой путь прошли они сами.
– Но они не росли среди белых, как мы, – добавляет Тия. – Марк хочет пожить в другой среде.
Марк кивает.
– В общем, до весны об этом нет смысла волноваться.
– А как же… – начинаю я, но Тия меня прерывает.
– Ну уж нет, миз Мэйбелин, – говорит она. – Даже не надейся, не отвертишься. Мы хотим поговорить о твоем стихотворении. Я даже не знала про него.
Я тереблю лямки рюкзака, щелкаю застежкой. Дэнни всегда застегивал ремешок между лямками, когда надевал рюкзак. Я смеялась и говорила, что это выглядит глупо. Он отвечал, что так лучше для спины. Постепенно этот ремешок начали застегивать все в школе.
– Тия Мари, я толком не знаю, что сказать. Я написала его, вернувшись с собрания. Две недели назад.