Молчание цвета

Проснувшись по своему обыкновению за несколько минут до звона будильника, вышел во двор Григор, чтобы оставить на ветке тутового дерева нательный крестик. Курил, жадно вдыхая дым, хмурился и представлял, как Мариам, изнанкой наружу – чтоб не вылиняла, развешивает на бельевой веревке вышитую дочерью скатерть. Набравшись духом, он рассказал ей о беременности Рипсимэ. Мариам расплакалась – зло и коротко, но сразу же притихла. «Пусть у тебя все будет хорошо, но если вдруг… Все-таки двадцать лет – огромная разница в возрасте. Если вдруг… Я всегда здесь. И ребенка твоего буду любить всем сердцем». Он поблагодарил ее, потому что знал, что она не хотела его обидеть, однако, вернувшись домой, сразу же полез под душ – смывать с себя липкое чувство страха. Стоял под струей горячей воды, зарывшись лицом в ладони, и шептал: «Пусть все будет хорошо, пусть до последнего своего дня я буду с моей Рипсимэ». И ему, закоренелому атеисту, казалось, что где-то там, на небесах, где решаются всякие не зависящие от человеческой воли и желания вопросы, кто-то выводит невесомым пером по древнему, свисающему бесконечным серпантином манускрипту: «Желание удовлетворить, любовь продлить до гроба».

Отворив дверцу серванта, доставала с верхней полки серебряный подсвечник Саломэ. Выходила из гостиной, окинув ее довольным взглядом: без унылого ковра, прикрывающего стену, комната выглядела совсем по-другому, нарядней и светлей. И дышалось в ней легко и в полную грудь. Комод, мастерски отреставрированный Самсоном, стоял теперь в углу, слева от окна. В одном из его ящичков лежало найденное в тайнике свидетельство о собственности. Его перевели на несколько языков, заверили и оставили на потом: сейчас вряд ли чего-то возможно добиться, но спустя сколько-то лет, когда двум вечно враждующим народам хватит мудрости остановиться и взглянуть друг другу в глаза, сизифов камень, быть может, наконец-то утвердится на вершине горы, чтобы восстановить справедливость, и тогда голоса тех, кто сгинул в страшных жерновах резни, наконец-то достигнут небес.

Кряхтя и проклиная собственную спину за вечное нытье, выносила прабабушкин гребень из слоновой кости Анания. Тамара, заглянув в комнату детей и удостоверившись, что они крепко спят, семенила через дом, неся отцовские четки. В конце октября она родит двойню – девочку и мальчика, как две капли похожих на нее саму, и Анания вздохнет с облегчением: ну хоть кому-то ты передала свою удивительную красоту. Тамара махнет на нее рукой: да какая там красота, обычная внешность – два глаза, две руки, две ноги, одно сердце.

Одно сердце, подхватит эхом Анания.

В ноябре из Румынии прилетит Таня. С подарками – не только отцу, но и для его жены. Анаит будет бережно разворачивать свертки, ахая и восторгаясь. Шерстяное платье с высоким воротом отложит Тамаре – той светлое больше к лицу. А вот кожаную сумочку оставит себе, как раз о такой мечтала. С Таней они быстро найдут общий язык, расстанутся чуть ли не родными. Будь у меня дочь, она была бы похожа на тебя, – подумает Анаит на прощанье, но говорить об этом не станет – постесняется. Каждое заговорное воскресенье она скорее по привычке, чем надеясь на чудо, будет выносить браслет с синим камушком-оберегом и оставлять на скамейке, прикрыв его для сохранности прозрачным блюдцем. Детей у судьбы она вымаливать больше не станет.

Самсон до первого воскресенья октября не доживет. Уйдет накануне, во сне, в один недолгий вздох преодолев бескрайнее расстояние, плещущееся между миром живых и миром мертвых. Дом свой он загодя оставил Тамаре, но она об этом еще не знает – завещание будет оглашено и вступит в силу спустя год после его кончины. Он не доверял бестолковому Агарону и чуял сердцем – еще пару лет, и великое терпение Тамары кончится. Тогда и пригодится нежданное наследство, не сомневался Самсон, составляя завещание таким образом, чтобы никому, кроме Тамары, его дом не достался.

– Детей своих она все равно не обидит, а этому лодырю пусть ничего не обломится!

В ожидании новой хозяйки пауки вьют сети под балками потемневшего потолка, скрипят полы от бесслышной беготни сквозняков, безвозвратно ветшают изъеденные молью шторы. Бронзовая медаль за оборону Порт-Артура лежит в кармане старого, с протертым почти до дыр воротом и локтями, шерстяного пиджака. Искристая же душа Самсона, вырвавшись, наконец, из земного своего обиталища, летит к своей семье. Слова короткой речи, которую много раз при жизни репетировал Самсон, выветрились из памяти безвозвратно. Единственное, что у него теперь есть, – ясное, словно дыхание утра, ласковое, будто убывающий закатный свет и древнее самого мира слово – люблю.

С миру по картинке

Предисловие