Молчание цвета

Из Города Ангелов я привожу рассказ Анны о ее деде, угодившем на Вторую мировую войну отцом пятерых детей.

«Вместе с другими лорийскими и ленинаканскими земляками его бросили в самое пекло – Керчь (которую потом в народе называли могилой армян). Кто не погиб в той мясорубке, попал в плен. Людей перегоняли пешими эшелонами в Германию, в наспех организованные лагеря для военнопленных. Как выглядели эти лагеря в начале войны? Отгороженная колючей проволокой голая земля со сторожевыми вышками по периметру. По большому счету, людей туда распределяли умирать от голода и болезней.

В лагере военнопленных пятого округа оказалось много армян – из-под Керчи, Харькова, Киева. Погибать от голода и болезней они не собирались. Разведали обстановку, сообразили, что немцам не до них – запланированная молниеносной война на восточном фронте не только не заканчивалась, но превращалась в долгое и мучительное кровопролитие. Спустя время военнопленные организовали школу для неграмотных, возвели часовню, сделали медпункт. Создали ремонтные мастерские, где шили одежду и обувь. Собрали музыкальный класс – у них был свой маленький оркестр. Потом организовали банк, который в том числе занимался кредитованием. Стали вывозить за пределы лагеря товар – на обмен и продажу. Удивленные такой кипучей деятельностью немцы препятствий не чинили и наблюдали происходящее с возрастающим интересом. Через какое-то время, пораженные волей к выживанию, они снесли стены лагеря, позволив пленным влиться в гражданскую жизнь. Местность эту в народе долгое время потом называли Малой Арменией.

После войны возвращаться в Советский Союз бывшие военнопленные не стали – понимали, что поставят под удар не только себя, но и свои семьи. Они перебрались из Европы в Америку, сначала в Мичиган, потом в Монтебелло, чтобы снова подниматься с нуля. Это были первые DP – displaced people, перемещенные лица.

Спустя месяц после начала войны семья деда уже знала, что он пропал без вести. Но бабушка в его гибель не верила, выходила вечерами к калитке, подолгу стояла, вглядываясь в край уходящей за рощу пыльной дороги. На вопрос детей, почему не идет домой, неизменно отвечала, что ждет мужа. Дед смог дать о себе знать только после смерти Сталина. Приезжал в Армению лишь однажды – в 1971 году. Выехал потом из страны чудом и больше не возвращался.

Он так и не женился. Всю жизнь помогал нам – до сих пор помню огромные, наполовину распотрошенные посылки, которые мы получали из-за границы. Дед умудрялся присылать даже пряжу, ткани, иголки и спицы – бабушка хорошо шила и вязала. Благодаря этой помощи наша семья и продержалась.

Прожил дед после войны сорок лет. Верил, что когда-нибудь семья обязательно воссоединится. К нашему огромному сожалению и горечи, этого не случилось. К тому времени, когда мы, его внуки, смогли выбраться в США, дед умер».

Сан – Диего

Сентябрьский Сан-Диего бликует на солнце, словно перламутровый осколок ракушки. Хочется держать на ладони и долго-долго любоваться, чтоб сохранить для себя его желтые полдни и фиалковые закаты, горячий ветер, носящийся по узким улочкам, беспокойный гул океана – если выйти к нему после полуночи, можно услышать напевы индейских колыбельных.

– Юлька! – от волнения у меня срывается голос.

– Чего тебе, ай ахчи! – по-бердски ласково отзывается Юля.

– Юууулька, как я рада, что ты живешь в этом сказочном городе! – говорю я.

– Балда!

В Юльке столько нежности, что ею можно растопить все льды вселенной.

Сад маленький, но обжитой, и кто там только не растет и не плодоносит: гранат, инжир, яблоки, виноград, айва. Ветви граната прогнулись под тяжестью плодов, спелый инжир треснул по боку, бесцеремонно выставив на обозрение миру сладчайшую золотистую мякоть. У Юлии Антонян большой светлый дом, много учеников – она очень востребованный преподаватель игры на фортепиано. У Юли прекрасная семья: муж Алик и две дочери, настоящие красавицы и умницы: Юнна и Ева. У Юли мама Маргарита, которой недавно исполнилось восемьдесят восемь лет. Юля называет ее Матильдой. Любые разговоры о том, что мать устала от жизни, сердито пресекает – не отпущу! Целует ее в седые волосы.

– Ма-а-атильдочка моя!

– Как много в тебе любви, – улыбаюсь я.

– Ахчи, не нервируй меня! – отмахивается Юля.

Ходить по мерцающему берегу океана можно бесконечно. Если нет облаков, линию горизонта не отличишь – воздух и вода сливаются в единое полотно. Летят чайки, царапая дно небес острыми крыльями, кричат громко, надсадно. Алик зачерпывает полные пригоршни прокаленного песка, подставляет ладони ветру.

– Точно такой был на бакинской набережной – мелкий, невесомый, серебристый, – говорит, наблюдая, как ветер разносит крупинки песка.

И молчит – долго, невыносимо долго. Я задерживаю дыхание, насколько хватает сил, медленно выдыхаю. У каждого своя вырванная из книги жизни страница. У Алика на той странице белоснежный каспийский песок, у меня – арка из сплетенных ветвей платанов, что росли на дороге, ведущей в Ханлар. У каждого свой истерзанный рай.