Молчание цвета

– Он сам нас выбрал, – рассказывал с гордостью Володя. – У заводчика было штук пять щенков. Но Филя как увидел нас, растолкал всех лапами и полез на руки. Так мы его и взяли.

У Фили тяжелое аутоиммунное заболевание. Сегодня он веселый и ласковый пес, а ночью у него судороги и чудовищный приступ, который умеет снимать только специальный врач. Потом Филя долго, целыми днями, приходит в себя. И как только придет в себя – приступ повторяется.

– Кто же мог подумать, что ты окажешься до мозга костей еврейской собакой! – вздыхаю я.

Филя слабо шевелит хвостом и улыбается уголком рта. Самые воспитанные и преданные собаки живут в Кливленде.

И самые драчливые попугаи, кстати, тоже.

– Ты влет полюбишь Бурджаловых, – говорит Жанна. – Во-первых, они наши близкие друзья. Во-вторых, – здесь она делает торжественную паузу, – Володька-то армянин по папе.

– А по маме?

– А по маме – наш.

– Уже люблю, – улыбаюсь я.

– Только учти, у них попугай, – предупреждает Жанна.

– Нашла кем пугать! – отмахиваюсь я.

– Ну-ну!

У Володи Бурджалова чудесная жена Юля и трое детей. И попугай Кеша, идейный женоненавистник, хитрый и продуманный, словно неуловимый мститель. Единственная женщина, которую он приемлет в ареале своего обитания, – это Юля. Остальных он воспринимает как угрозу и делает все возможное, чтоб эту угрозу устранить. К визиту гостей Кешу запирают в клетке. От заточения он становится скучен лицом. Ходит из угла в угол, безвольно свесив крылья, вздыхает, бормочет невнятное под нос – и демонстративно страдает. Когда мука становится нестерпимой, арестант принимается биться телом о прутья клетки. Успокаивается, застряв там клювом или какой-нибудь другой не менее важной частью тела. Тогда Кешу с охами извлекают из плена и отсыпают ему немного попкорна. Воздушная кукуруза – единственное лакомство, которое в состоянии хоть ненадолго, но отвлечь его от борьбы с непрошеными гостьями.

Володя Бурджалов – один из лучших неонатологов Кливленда. На его счету – сотни спасенных младенцев. Рассказывает о первых годах жизни в Америке.

– В Нью-Йорке я торговал моющими пылесосами. Ходил по домам, демонстрировал функции чудо-агрегата, предлагал выгодные скидки. Говорил всем, что медик. Людям это льстило, они звонили знакомым и, пока я пылесосил, рассказывали, что полы им протирает дипломированный врач, кандидат медицинских наук.

Однажды меня впустили в какой-то богатый особняк. Хозяйке, видно, было скучно, и она решила таким образом развлечься. Я приступил к презентации. Но случилось ужасное: вместо того чтобы протереть до блеска пол, пылесос испачкал его черной краской. Хозяйка закатила истерику и потребовала немедленно все очистить, потому что пол очень дорогой, уж точно дороже моей жизни. Я извинился и принялся оттирать краску, но она, казалось, въелась в паркет намертво. Как назло, вернулся хозяин дома, маленький пузатый колумбиец с закатанными по локоть рукавами, из которых торчали густо унизанные золотыми кольцами и браслетами волосатые руки. Не размениваясь на слова, он ткнул в пятно на полу большим пальцем, а потом выразительно провел им по своей шее. Я, перепуганный нерадостной перспективой быть зарезанным, принялся оттирать пятно с удвоенным старанием. Увы, оно не оттиралось. Хозяйка продолжала топать ногами, колумбиец ходил кругами и норовил перейти от жестов к действию. Отчаявшись, я набрал менеджера и свистящим шепотом сообщил, что если он сию же минуту не приедет, колумбиец перережет горло не только мне, но и всему трудовому коллективу далласской фирмы, производящей чудо-пылесосы. Менеджер примчался с бутылью какой-то ядерной жидкости, которая оттерла пол без ущерба для паркета и моей жизни. Когда мы покинули опасный дом, менеджер объявил, что я уволен и могу идти на все четыре стороны. На следующий день, сжалившись, он позвал меня обратно. И я безуспешно торговал пылесосами еще два месяца. Хоть бы один продал!

Володя улыбается и смотрит большими, слегка навыкате, до боли родными армянскими глазами. И в моей душе распускается сиреневыми лепестками горный цветок лалазар.

Юля пододвигает блюдо с пирогом – попробуй, вкусно. Грибы сами собирали, в лесу.

Я ем нежный пирог с грибами. Прислушиваюсь к покою в сердце. За окном шумит дождь, в клетке шуршит попкорном Кеша. Вспомнив о нас, ругается на попугаячьем, уставившись одним глазом на меня, другим – на Жанну.

Вечерами в Кливленде пахнет липами, чаем из баночки со слонами, медовым закатным солнцем, освещающим пыльное дачное крыльцо. Если закрыть глаза, можно услышать, как за забором-рабицей соседка теть Зоя отчитывает мужа, притащившего с реки целое ведро рыбьей мелочи: «Сам будешь чистить, остолоп!»

– Сам так сам! – миролюбиво соглашается дядь Толя, кидая обглоданную кость собаке Филимону. В клетке, презрительно скривив клюв, сидит нахохленный попугай Иннокентий, в миру – Чингачгук.