Молчание цвета

Ничего у моих кливлендцев не отобрали. Все самое дорогое они увезли с собой. Шелестят-облетают листвой тополя на Плющихе, цепляется за купола и башни Белого города северное небо, скачет на одной ножке по меловым квадратикам девочка, седьмой класс – нельзя смеяться, главное продержаться, главное – продержаться.

Англия

Описывать Англию – занятие бессмысленное и беспомощное. Это как оказаться ребенком в сказке: тебе дано увидеть чудо, но не дано о нем рассказать. Все, что ты можешь себе позволить – это наблюдать. Города, которым никогда не быть твоими. Дома, машины, скверы. Птиц, каменных львов и людей. Девушку в платье Мэрилин Монро и стоптанных кроссовках, джентльмена во фраке, крохотную старенькую китаянку в бумажной короне, белокурого мальчика с перемазанным мороженым личиком – и невозмутимый голос его матери: «Эндрю, в следующий раз я буду вынуждена указать стрелочками направление к твоему рту!»

Англию невозможно снимать крупным планом, это словно пытаться зачерпнуть в ладони океан. Потому я старалась снимать ее с небольшого фокусного расстояния. С сожалением потом удаляла из памяти телефона беспомощные кадры. Того влюбленно-благодарного ощущения от страны поймать в объектив мне так и не удалось.

Англичане вдумчивы и отстраненны. Улыбке они предпочитают извинение. Если все произнесенные ими «sorry» перевести в смех, они определенно обретут бессмертие.

Из подслушанного:

– Ты зачем улыбаешься?

– Я улыбаюсь, потому что мне больно.

– Бросай маяться ерундой, лучше выпей чего-нибудь.

Лаковые туфли, не замеченные ранее ни в чем подозрительном, выкинули фортель: стали немилосердно скрипеть. Скрыть этот скрип было возможно только одним способом – выйти на сцену босой и обуться там. От этого варианта, как и от версии выдвинуться из-за кулис ползком, пришлось отказаться. Беда заключалась в том, что мне нужно было выйти к читателю из узкого неосвещенного прохода в задней части сцены. Представляли с девушками-организаторами, как я, лаково скрипя туфлями, в могильной тишине пробираюсь по проходу и, споткнувшись о какую-то железяку, с грохотом падаю. В зале воцаряется могильная тишина, за кулисами – тоже. Смеялись до слез.

Спасла публика, приветственными аплодисментами заглушившая инфернальный скрип. Никогда не радовалась аплодисментам так, как в Лондоне.

Обнаружила родную мушмулу в лондонском парке. Не желто-крупную, сочную, а горную, есть которую можно только после того, как ее прихватит крепким морозом. Привет, говорю, цавд танем, привет.

Родина дает о себе знать с первого дня пребывания в другой стране. Получила в подарок перевязанную нарядной лентой коробочку. Надпись на ней гласила: «Дорогой Наринэ от т. Мареты с любовью». Приоткрыла – а там румяные кусочки сладкой гаты.

Пора уже на манер зицпредседателя Фунта всем хвастливо рассказывать: «В Париже мне гату дарили, в Сан-Диего дарили, в Торонто дарили, а знали бы вы, какую мне гату в Англии дарили!»

Лондон невероятно дорогой город. Но не для гостящих там армян. При приезде очередного земляка диаспора незамедлительно включает режим заботливой мамочки: приглашает в гости, накрывает столы, строго следит, чтобы ты поела всего и чтоб не забыла корочкой хлеба подтереть дно тарелки, а то жених лицом не выйдет!

Нормальные люди в поездках худеют, а я наела себе лишние щеки.

* * *

В Кембридже впервые в жизни попробовала эль. В настоящем английском пабе, за настоящей «пабской» едой. Больше не буду. В англичане меня все равно не запишут, зачем тогда родной тутовке изменять!

По воскресеньям на углу Бейкер-стрит открывается фермерский рынок. При виде сырного прилавка незамедлительно лезу в сумку за телефоном.

– Надеюсь, вы не меня снимаете, – предупреждает продавщица.

– Ну что вы, только сыр! – с жаром уверяю я.

Моя решительность ее забавляет.

– Не знаю теперь – обижаться или благодарить?!

Накупила сыра, этого и того, и обязательно голубого ноттингемширского стилтона, и винтажного чеддера, и сливочно-вязкого, в твердой корочке, батского.

Сыроварне почти пятьсот лет, открыта в 1540 году. Счастливые англичане, их обошли разрушительные набеги кочевников, им не выкорчевывали корни и не обрубали кроны. Потому одна семья может позволить себе владеть сыроварней полтысячи лет.

Нужно было попроситься к ним в подмастерья. Мечта жизни – написать книгу о сыре. Люблю я его какой-то унижающей человеческое достоинство любовью, везу отовсюду, совсем отовсюду (даже из несырной Южной Кореи умудрилась). Так хотя бы нужно эту маниакальную любовь направить в какое-нибудь менее разрушительное для бюджета русло!

Дежурный вопрос сына:

– Мам, ты что, кроме сыра, привезла?

* * *

Еще одна слабость – авокадо. Если среди вас тоже есть авокадные маньяки – обязательно загляните в «Avobar» на Генриетта-стрит в Ковент-Гардене. Мне там было настоящее счастье. В детстве я мечтала стать продавщицей мороженого, чтобы есть шоколадный пломбир в неограниченных количествах. Теперь у меня другая мечта: работать на сыроварне, а вечерами забиваться в угол «Авобара» и, запивая тосты с авокадо и малосольным лососем черным кофе, сочинять заметки.