Молчание цвета

Ранним вардаварским утром заглянул Рубик по прозвищу Альцгеймер, принес тазик малины.

– Почему у него такое прозвище? Болеет? – расстроилась я.

– Типун тебе на язык! Человек со странностями, вот и зовут его Альцгеймер.

– А если человек без странностей, прозвище ему придумывают?

– Не знаю, нормальных людей не держим.

Соседка, изучая мой лоб:

– Самое лучше средство от укусов и всяких высыпаний – сера.

– Только где мне ее раздобыть?

– Как где? В собственном ухе.

Нормальных людей действительно не держим.

Под покровом ночи старательно вывешиваю стирку. Как оно у нас заведено – по ранжиру, по цвету. Выбираю одинаковые прищепки, соблюдаю расстояние в сантиметр. Дождавшись, когда неуемная старшая дочь уляжется, мама украдкой перевешивает белье. Так и представила расстроенные возгласы бердцев, изучающих мою коряво вывешенную стирку:

– Вот до чего большой город людей доводит!

Спина лета сломалась.

С закатом заводит грустную песню сова-сплюшка – сплюююю, сплююю. Ей вторит полевой сверчок – плююю, плююю. Ночи, растеряв свою быстрокрылую стремительность, тянутся теперь неспешным улиточьим шагом. Звезды опустились к самой земле – хоть на каждой сооружай качели и, отталкиваясь от пологих крыш, раскачивайся до первой росы. Ближе к рассвету проснутся небесные великаны, выгонят на выпас облачное стадо, выпустят из кувшинов северные ветра, запрягут солнечную колесницу волами – навстречу новому дню. Сегодня у нас Вардавар. Завтра люди будут говорить – спина лета сломалась, только не грусти. У волка грусти, у медведя грусти, у филина грусти, а у тебя не грусти. Впереди озаренный цикадным пением август, остывающий от зноя милосердный сентябрь, лоскутный октябрь, бессребреник ноябрь. Впереди жизнь.

Крапивный дождь

Настроение сегодня «пйнджрыпсюкное». Даже не пытайтесь выговорить, такое под силу только жителям северо-восточной Армении. Потому не повторяйте, а просто слушайте.

Пйнджрыпсюк – крапивный дождь. Если верить преданию, с ним уходят последние подснежники. Найдешь в крапивный дождь подснежник – не срывай его, а поклонись и скажи: прощай и до новой весны. Тогда следующая весна в твоей жизни обязательно наступит.

Утро, когда нужно идти за крапивой, нельзя спутать ни с каким другим. Оно ходит по деревне божьей старушкой, волоча ветошный подол тумана, и пахнет сыростью и набрякшей от дождяной крупы землей. Останавливается у калитки, боязливо заглядывает во двор – вдруг у вас собака злая, я их боюсь. А пошли-ка, дочка, за крапивой, она сейчас совсем молодая и не жжет, можно голыми руками собирать. Ничего с собой не бери, только в узелок каменной соли завяжи, я перетру ее с крапивой, будет нам еда.

Я, пока к тебе шла, нарвала мушмулы прошлогодней – она после морозов сладкая и наконец-то вкусная, и немного шиповника собрала, чаю заваришь, запечешь картофель тоненькими ломтиками на жестяной печи, достанешь козьего сыра, вот тебе и ужин. А назавтра сваришь крапивный суп, я тебя научу: нужно обжарить на топленом масле лук, залить кипятком, кинуть туда картошки и половину горсти булгура. Как сварится крупа – добавить тщательно промытую ошпаренную молодую крапиву, довести до кипения и сразу же загасить огонь. Кинзы с грядки нарвать и туда накрошить, взбить чесночный соус на мацуне, ну и хлеба домашнего засушить. Будет тебе сытный весенний обед. Ну что, пойдешь со мной? Не спеши, я тебя дождусь. Нет, в дом не пойду, на лавочке под тутовым деревом посижу, здесь воздух такой – хоть горстями черпай и за пазухой храни. Дышать – не надышаться.

Бегом домой, перерыть прабабушкин сундук, достать простенькое шерстяное платье, шелковый передник (темно-серый в синюю полоску – нани любила сдержанные тона), наспех одеться, неумело убрать волосы под косынку. Завязать в узелок каменной соли, выйти в прихожую, с удивлением обнаружить бабулин вязаный жакет, он ведь сгинул в погромном Кировабаде, но вот же, на вешалке, накинуть его на плечи, испугаться, что снова пропадет, надеть, путаясь от волнения и спешки в рукавах, застегнуться на все пуговицы. Выбежать во двор. Обнаружить на лавочке под тутовником две сирые горсточки шиповника и мушмулы. И подхваченный ветром тюлевый край тумана, колышущийся над небесами.

Счастье

Счастье пахнет апрельским ветром, скороспелой грозой, криком чижей, ленивым жужжанием пчел, голосом реки.

Счастье пахнет дымом печи, скрипнувшей створкой чердачного окна, отворенной калиткой, старенькими шторами, пропускающими скудный вечерний свет.

Счастье пахнет домашним хлебом, мягким козьим сыром, холодными сливками, ржавой косичкой авелука, горсточкой похиндза[15].

Счастье пахнет звездным небом – бездонным и густым, словно ежевичное варенье, тутовый отвар, терновый сироп. Выйдешь ночью на порог, поймаешь взгляд небес, задохнешься от восторженного, нестерпимого чувства узнавания – Аствац-джан, вот я, а вот ты, и между нами – никого.

Счастье звучит голосами родителей. Каждое слово – луч солнца, глоток воды, перо царь-птицы. Серебряная монета, позвякивающая на дне кувшина с водой. Привязанный к запястью камень-оберег.