Молчание цвета

Потом она запекает в духовке болгарские перцы, горячими окунает в ледяную воду – так шкурка охотнее слезает. Баклажаны нарезает кружочками и обжаривает в небольшом количестве масла. Ошпаривает и очищает от шкурки помидоры, режет как на салат. Взбивает яйца в стакане холодного молока. Мелко крошит острый перец («обязательно зеленый, он ароматнее»).

Обмазывает дно неповоротливой чугунной сковороды топленым маслом. Выкладывает мясо. Далее – слоями, не забывая солить: жареные баклажаны («запомни – чем они ближе к мясу, тем оно вкуснее» «почему?» «потому что баклажаны идеально с ним сочетаются»), болгарский и острый перец, помидоры («обязательно сверху, иначе не дадут приготовиться другим овощам, особенно – картошке» «а картошку почему не положила?» «потому что ее в этом блюде не должно быть» «быть не должно, а говоришь» «не нуди!»). Нани заливает овощи молочно-яичной смесью, накрывает сковороду фольгой и ставит томиться в духовку. Спустя час убирает фольгу и прибавляет жар, чтобы корочка подрумянилась.

Гарнира не предусмотрено – летняя запеканка самодостаточное блюдо. Ей нужно дать недолго постоять – буквально минут десять, и подавать к столу – с солоноватым деревенским хлебом и мягкой брынзой.

К тому времени, когда вернутся взрослые, летняя запеканка будет готова. Они станут есть, нахваливая ее, запивая холодным таном. Разговоры будут вести скучные – о работе, о политике, о том, что постельное белье пропало с прилавков, даже по знакомству не раздобыть, и что-то надо с этим делать, может, в субботу в Казах съездить – за сатином, в тамошнем универмаге хороший отдел тканей. Придется самим шить постельное белье, другого выхода нет.

Я лежу на тахте и наблюдаю в окошки шушабанда небо. Нани смотрит в дождь и простыми словами рассказывает о чудесах: о грибных волках, которые живут с ветром наперегонки, о тысячекрылой Золото-птице, каждое оброненное перо которой превращается в звезду. О том, что обиженное карканье ворон к плохой погоде. Что если солнце не греет, а зло кусает, значит, быть грозе с градом. Если град мелкий, нужно бросить в окно щепоть каменной соли – чтобы она превратила лед в воду. Если крупный – нужно провести градиной по запястью младенца. Потому что если случился град, значит, Бог сердится на людей. И единственное, что может растопить Его сердце – прикосновение ребенка.

Печальная птица

– Туман с Куры принесет холод, – говорит папа.

– Почему?

– Потому что так было всегда. – И папа пожимает плечами с таким видом, словно я спросила о чем-то совершенно очевидном. Что тут, в конце концов, может быть непонятного? После лета наступает осень, ночь предваряет утро, а туман с Куры приносит холод.

Мы едем вдоль границы, с запада на восток, яркое, по-весеннему прозрачное небо сияет так, словно его протерли мягкой тряпкой, воздух влажен и туг – ночью прошел дождь, теплый и обильный, барабанил по скатам черепичных и жестяных крыш, стекал ручейками в дождевые бочки. К утру, наконец-то угомонившись, набрал за пазуху облаков и ушел за кривой хребет Северных холмов, оставив за собой чистое небо и промытые до последней крохотной веточки фруктовые сады.

– Па-ап? – не унимаюсь я. – Так что там с Курой и туманом?

– Посмотри туда. – Папа указывает направо.

Я вытягиваю шею, напрягаю зрение. Наконец замечаю бестелесную полоску дымки, затянувшую уголок неба.

– Ты про ту дымку? Так она же на вид совсем безобидная!

– Это не дымка, а самый настоящий туман-чанг с Куры. Он всегда приносит с собой холод.

– Почему? – глупо спрашиваю я.

Папа ловит в зеркале заднего вида мой взгляд. В недоумении вздергивает бровь.

– Потому что так было всегда? – Я, смущаясь собственной бестолковости, улыбаюсь.

– Потому что так было всегда, – соглашается папа.

Признание бердца дорогого стоит. Мало кто, естественно, держал в руках мои книги, но каждый лично знает человека, который их читал. Весной по телевидению показали интервью со мной, и кажется, ни один мой земляк его не пропустил. Теперь при встрече всякий норовит об этом рассказать. Притом делает это в весьма своеобразной манере:

– Наринэ-джан, чиню, значит, калитку (точу топор, чищу курятник, крашу забор), и тут моя жена выскакивает из дому и орет как оглашенная – Варужан (Мамикон, Ово, Апавен, etc.), по телевизору показывают старшую дочь Абгаряна Юрика!

Что примечательно, рассказ на этом заканчивается. Земляк уходит, неся под мышкой цесарку. Чтобы унять беспардонный клекот, ей аптечной резинкой замотали клюв. Но бердская цесарка тоже упрямый ишак, потому никакая аптечная резинка ей не указ. Она вертит слегка всклокоченной (давно не делала укладку) головой, с любопытством разглядывая витрины магазинов, и комментирует сквозь зажатый клюв выставленный в витринах товар. Что тут скажешь: какой автор, такие земляки с цесарками.

* * *

Кстати, об укладке. Двоюродная сестра Лилит рассказывает. Однажды, говорит, к нам в парикмахерскую заглянула женщина и извиняющимся тоном спросила:

– Из деревни клиентов принимаете?

И еще от Лилит, трогательное.