Молчащие псы

Эту "заговаривающую" женщину втайне привез Дамиан, чтобы та изгнала плод из его любовницы, но к столь смертному греху признаться не мог. Со слезами и соплями он сообщил отцу, что эти две женщины его околдовали. От этой его лжи было бы далеко до чудовищного преступления, если бы не уговоры злой родственницы и не факт, что с неделю назад от какой-то болячки начали дохнуть кони Вильчиньского. Наследник Мирова вызвал из города иезуитов и начал процесс о колдовстве.

"Оргия издевательств над женщинами под влиянием психоза чар, - пишет Цат-Мацкевич, - в Польше никогда не была столь чудовищной, как в Западной Европе. И все же, в первые годы правления Станислава Августа было много (...). Обвиняемую пытают, как правило, раздетую донага и обритую от волос на всем теле, поскольку в волосах скрывались нечистые силы, помогающие вытерпеть пытки. На первой пытке обвиняемая признается к тому, что она колдунья, что летает на метле на Лысую Гору и спит с сатаной; на второй пытке сообщает имена других колдуний..." и т.д.

Несчастные женщины из Мирова, в том числе и овдовевшая знахарка, и служанка, осчастливившая Дамиана, на муках плели все, что только палачи хотели услышать. После длительных пыток, семерых из них сожгли (если кого интересует технология этого кошмара, пускай обратиться к работам Путка, Василевского, Барановского и других, которые подробно изложили мировскую казнь), мельчайшая доля того, что имеет на своем счету Европа – по мнению современной историографии, по обвинению в колдовстве в Европе сожгли живьем более 9 миллионов женщин!

Во второй половине шестидесятых годов XVIII века играющий свою роль Ватикан решительно похвалил сопротивление польской церкви российским планам равноправия иноверцев. Петербург ответил столь же категорично: офицеры российских войск в Польше получили приказ о суровом наказании всяческих экстремальных случаев католического фанатизма и нетерпимости. Идущий на Варшаву неподалеку от Мирова майор Гущин был одним из адресатов данного приказа, в имение его привел Дамиан Вильчиньский.

Для Дамиана вид любимой женщины, которую тащили на костер, которую изуродовали, сбрив волосы и исцарапав кандалами, представлял собой двойную драму. Наряду с отвращением к казни, в нем расходилось отчаяние по причине потери единственного существа, которое не презирало его, не высмеивало его, не кричала на него, не толкала и не поучала, а только обнимала нежными руками и дарила чувство ценности самого себя. Когда костер подожгли и раздались чудовищные вопли жертв, парень завыл, словно попавший в ловушку зверь, вскочил на коня и поскакал куда подальше. Он мчался вслепую, перепачкав рвотой конскую гриву и собственную одежду, через поля и луга, через канавы, по краю пруда, пугая прибрежных птиц. Далекий отсвет костра отражался в ходящей ходуном воде, вызывая удивительнейшие тени, достающие своими щупальцами леса и пропадавшие в глубине. Дамиан взял в бок, чтобы потерять эти отзвуки ужаса. А через несколько километров наткнулся на русскую кавалерию.

Окружив двор, майор Гущин призвал помещика выйти, когда же призыв ни к чему не привел, приказал солдатам выбить двери. Их приветствовал град утиной дроби – один из атакующих потерял глаза, у других были продырявлены мундиры. Тогда Гущин зажег дом, и через какое-то время оттуда начали выбегать люди. Размахивающего саблей Вильчиньского зарубили палашами; тетку Ксаверу и двух кухарок солдаты насиловали в конюшне несколько десятков минут. Потом забрали скотину и уехали вместе с Дамианом, который был спокоен, словно пациенты-кататоники в сумасшедшем доме.

В Варшаве "мировское дело" практически не произвело впечатления, у всех головы были заняты сеймом. Радовались только лишь во Дворце Брюля, когда Гущин прислал рапорт: для русских скандал, словно по заказу, представлял аргумент для борьбы с католическим клиром, подстрекающим оппозицию в сейме.

17 октября 1776 года майор Гущин устроился в в предназначенной для него комнате посольства: он должен был оставаться в качестве возможного свидетеля. За операцию в Мирове полковник Игельстрём похвалил его, обещал представить к ордену и пригласил совместно распить бутылочку, ибо ему необходимо был кураж перед делом, которое должен был провести лично. То было задание, которое привез с берегов Невы Сальдерн в последней главе предыдущего тома. Срок реализации этого особого задания истекал только лишь через несколько месяцев, но когда из Петербурга поступил вопрос: взялись ли господа Репнин и Игельстрём за дело, полковник решил сделать свою часть в течение одной ночи.