Молчащие псы

Немного людей, если не считать короля, говорило о ней хорошо, как среди ее современников, так и историков. Чтец и библиотекарь короля, швейцарец Марк Ревердил, не оставляет на "Люльерке" ни одной сухой ниточки: "Присосалась к королевским богатствам, которые пользовалась без всякого стеснения, а говорят, что, помимо громадных расходов на то, что стоила богатая жизнь, жемчуг, бриллианты, придворные, экипажи, она еще размещала миллионы в иностранных банках... И все это она высасывала из королевской казны". Но это был еще не конец - мадемуазель Люльер играла и существенную политическую роль. "И это не мелочь, поскольку мы встречаем ее уже в самом начале правления Станислава Августа среди членов кабиненого совета!", - пишет Василевский, а Краусгар, который научно обработал воспоминания Ревердила, прибавляет: "Панна Люлли, обученная в своем искусстве, покорила короля до такой степени, что начала править абсолютно, вмешиваясь в дела страны, в вопросы продвижения, в интриги, словом, при королевском дворе она играла весьма выдающуюся роль. У нее имелся собственный двор на Краковском Предместье, в не существующем в настоящее время доме под номером 371".

Этот небольшой домик располагался почти что на самом конце застроенного полутора десятками домов "островка", который разделял Краковское Предместье на две улицы (Узкое Краковское Предместье и Дзеканку), так же, как сейчас Иль дела Сите разделяет Сену (сегодня дома на "островке" сменились сквером Мицкевича). Отсюда было всего лишь несколько шагов до Замка. Фасад не отличался ничем особенным, за исключением особенной витринки на первом этаже, в которой вечно торчала кукла, одетая по самой свежей парижской моде, которая должна была служить образчиком для дам и портных – по этой причине этот дом называли "Домом под Куклой". Его интерьер делился на приватную и представительскую части. В приватную король заходил всякий раз, когда желал поужинать. В представительской же мадемуазель Люльер давала советы, связанные с предсказаниями, и вела салон, достаточно знаменитый, вот только знаменитость его имела критический оттенок, поскольку ее приемы были пропитаны духом мелочности: гостям за ужином наливали дешевое вино, в то время как хозяйке и королю, если тот присутствовал, лакей наливал дорогой шамбертен из бутылки, окутанной в кружевную салфетку.

Полковника Ингельстрёма интересовала исключительно приватная часть, в которой он надеялся застать панну Люльер одну; его шпионы проверили, что тем вечером король будет находиться где-то в другом месте. Он постучал в дверь языком бронзового льва, когда эе ему открыли, сообщил слуге, что прибыл за ворожбой. В ответ услышал, что в этот день госпожа предсказаний не дает, в связи с чем прибывший пихнул цербера вовнутрь и ухватил его за нос.

- Слушай, собака, - без акой-либо вежливости заявил он, - если будешь возникать, сверну тебе башку! Хозяйка сама?

- Д-д-дааа... – простонал человек с раздавленным носом.

- Так веди меня к ней!

Полковник отпустил нос и подтолкнул его владельца в сторону лестницы. Узкие ступени вели через старомодную дверь в прихожую, выложенную деревянными панелями, в которых находился секретный вход в узкий и низкий, похожий на мышиную нору коридорчик. Протиснувшись через него, они остановились в другой прихожей, где было полно маленьких деревьев в горшках, пожелтевших гравюр и настенных часов, ссорящихся одни с другими бесстрастным тиканьем. Лакей указал на дверь в будуар, и в тот же самый миг Игельстрём услышал тихое ворчание у своих ног – к нему кралась маленькая болонка, ползя по ковру с оскаленными зубами. Сапог полковника проявил замечательный рефлекс: мохнатый шарик после удара кончиком обуви влетел под комод, где и остался, тихонько постанывая. Увидав это, слуга сомлел. Игельстрём привел его в себя парой сочных пощечин, после чего с презрением отослал вниз, а сам слегка приоткрыл дверь, за которой можно было видеть вышитую золотом, с разрезом посредине, дающим возможность глянуть в комнату, штору.

Его изумил вид этого интерьера, казалось, вышедшего из сказки тысячи и одной ночи. Несколько многосвечных светильников, стоящих на алебастровых колоннах, устраивало из сечей самый настоящий пожар: дрожащие язычки пламени отражались в металлических блюдах на стене, умножая призрачное количество огней и сравнивая освещенность в комнате, подобной дневной. Справа располагалось гигантское резное ложе из красного дерева с парчовым балдахином, все в зеркалах, расположенных таким образом, что, лежа посреди кровати, можно было видеть себя с различных сторон. Прямо напротив двери стоял сервант, на полках которого красовались раковины-жемчужницы с эротически отогнутыми розовыми губками-краями. Чуть повыше две коринфские верхушки пилястров обрамляли эллиптическую фреску развратного содержания: Геркулес с дубиной и Марс со щитом, на котором скалила зубы голова Медузы, свободными руками ласкали богиню, нарисованную в достаточно вульгарной позе, которая могла привлечь войти под балдахин даже самого холодного мужчину.