Молчащие псы

Он почувствовал ее влажную руку у себя на шее. Осторожно провела пальцем по самому глубокому шраму и прошептала, уже поняв, на что отважился мужчина:

- Так ты поляк…

Александр склонился за своими вещами и, не говоря ни слова, начал одеваться. Застегнул последнюю пуговицу, лишь бы как напялил парик и приклеил бороду, поднял свою трость и, указывая на мокрый томик, глухо произнес:

- Можете не возвращать, пани.

Он поклонился и уже хотел выйти, как она закрыла проход своим телом.

- Что я тебе такого сделала, что ты меня уже не любишь?... – спросила она сквозь слезы.

Александр со страшной силой притянул Наталью к себе и начал целовать вслепую: в губы, глаза, щеки, но когда попробовал продвинуться дальше, женщина вырвалась и побежала в сторону дворца. На половине пути повернула и, добежав до беседки, крикнула, преодолев голосом дождь:

- Забыла тебе сказать, что люблю тебя!

И исчезла, забирая свое лицо до безумия счастливой девочки, по порозовевшим щечкам которой со щедрого неба стекали струйки воды.

Прошло несколько дней, прежде чем она пригласила его снова. Для этого выбрала великий день, который Александр Краусхар описал в своей работе "Князь Репнин и Польша…":

"Наконец-то пришел грозный, с беспокойством уже с самого начала сейма 1766 года ожидаемый момент, в который великий посол Светлейшей Императрицы Екатерины II должен был публично навязать собравшимся на сейме сословиям права гражданского и политического равенства польским иноверцам. Речь Посполитая должна была испить и эту чару горечи, чтобы с сохранением всех внешних признаков дипломатической вежливости 4 ноября 1766 года пригласить на публичную аудиенцию великого российского посла, князя Репнина, и выслушать его "декларацию", которую, сидя в кресле, с покрытой головой, в присутствии короля, сената и рыцарственного круга, на русском языке он должен был высказать, и которую король, сенат и рыцарственный круг в молчании с почтением обязаны были выслушать! (…) Когда кареты сановников, сенаторов и министров, да еще кавалькада польской кавалерии с Краковского Предместья через боковые ворота въехали на больший двор, из них вышли депутаты, и одновременно прибыла карета в восемь лошадей, везущая российского посла (то была королевская карета, посланная за Репниным в посольство – прим. Автора), приветствуемая барабанной дробью и звуком пищалок военного оркестра. Из кареты выступил князь Репнин с сопровождающими и отправился в сенаторский зал, где ему на встречу вышли к двери коронный и надворный литовский маршалки (...). Со своего кресла князь Репнин провозгласил речь на русском языке! (затем паном Булгаком по латыни повторенную, а во французской редакции представленную письменно), и по каждому упоминанию Императрицы он с кресла вставал, приподнимал головной убор и кланялся, а после того и сенаторы, министры и депутаты поднимались со своих мест и кланялись...".

Российская "декларация" была банальным ультиматумом, требующим абсолютного уравнивания иноверцев в правах, что, впрочем, никого не удивило. Соблюдались мельчайшие подробности церемониала, но глаза большинства слушающих послу не кланялись. Когда он закончил, ему ответила кладбищенская тишина. Он подумал, что после такого наглого текста, сляпанного в Петербурге, следует смягчить тон, и он провозгласил несколько фраз о выгодах добрососедских отношений между Россией и Польшей, заверяя, что он, равно как и царица вместе со всеми россиянами, желают польскому народу всяческой удачи, ибо "они любят Польшу всем сердцем, и будут любить ее до конца времен"!

После того голос взял великий коронный канцлер, Ендржей Замойский, заявляя, что правительство и сословия рассмотрят российскую ноту и в соответствующее время дадут ответ. Лишь только он уселся, со своего кресла сорвался король и, ломая установленный церемониал, заявил, что "в вопросах религии он не уступит ни на шаг!". С рядов, где сидели репнинские псф, поднялся вопль возмущения, которому ответили злые ответы патриотов. Багровый на лице Репнин поднялся и быстрым шагом покинул зал.

Через три часа с момента отъезда из Дворца Брюля князь посол вновь очутился дома, застав лорда Стоуна, листавшего с княгиней Натальей природоведческий атлас и пояснявшего ей, почему в Польше невозможно получить сладкий виноград. Князь извинился перед ними за то, что по причине отсутствия времени не сможет пребывать с ними, и отправился к себе, с сожалением размышляя о том, что если бы все мужчины были похожи на этого английского обожателя деревьев, род людской пропал бы в течение века. Неполные три часа, проведенные в Замке, лишили его психических сил, и Репнин мечтал только лишь о том, чтобы отдохнуть.

Мечтания лорда Стоуна в этот миг были идентичными, только его усталость носила совершенно иной характер – она имела совершенно физический характер.