Молчащие псы

Сомневающимся желаю дать понять, что повторяемость моих героев следует из функционирования трех базовых механизмов эволюции: биологии, истории и провидения – на них построено казино жизни. Пропитанная духом метафизики (которая, как известно, гласит, будто бы ничего не меняется) история постоянно икает. Королевы-матери достаточно систематично убивают своих мужей, чтобы потом пользоваться наслаждениями и власти, и ложа. Прометеи и Гамлеты с равной систематичностью гибнут, растираемые двумя мельничными жерновами, из которых один обладает иллюзорной консистенцией мира идеалов, второй же – тяжелой массой реального мира. Войны и жестокости регулярно порождаются во имя одних и тех же священных и фальшивых лозунгов, героизм часто прикрывает тупость, а пафос – внутреннюю пустоту. Один и тот же человек столетиями стоит беспомощный или безразличный в отношении простейшего, первобытного вопля Авеля: "Не убивай!". Тот же самый человек, мучимый угрызениями совести, осуждает истребление народов и смертную казнь, он и рад бы уничтожить зло и привить гуманизм всему миру, только эти мечты проигрывают в бою с обстоятельствами, внутренним или внешним принуждением, собственной слабостью или собственным, атавистическим превращением в бестию, подданный шахер-махерству своей ненадежной логики или же непостоянных чувств. И тот же самый человек, слушая Брута, бросился бы с ним на Цезаря, но после речи Антония его тут же подмывает послать Брута на эшафот. Толика демагогии, брошенной на податливую людскую почву, вызывает эффекты, закодированные на перфокарте жизни – нужно лишь попасть в соответствующие отверстия. Так что целое можно сравнить с игрой, не исключая и религии. По мнению Паскаля религия – это драма, в которой человек неустанно ведет игру за собственную душу и за вечность. Этот гениальный математик даже в своей трагичной этике не мог избавиться от связей с теорией вероятности, которая в то время была весьма близка теории игры в кости (кстати, когда выдающийся логик, Дэвид Гилберт, узнал, что некий студент забросил математику ради написания романов, заявил: "И замечательно, что так произошло. У нео не было достаточно воображения, чтобы стать приличным математиком").

Современная наука отвечает еще и за теорию казино. Один из ее крупнейших авторитетов, Жак Моно, основываясь на личном лабораторном опыте, выдвинул утверждение, будто бы человек появился на свете, благодаря определенному раскладу бросаемых костей, то есть, благодаря случайности, но случайности, включенной в теорию вероятности. Но Моно считает данный выигрыш чрезвычайно редким, следовательно: человека считает организмом столь странным, что практически противоречащим природе, и прибавляет, что именно потому человек во Вселенной представляет собой маргинальное существо, не имеющее отчизны, не имеющее корней. Он является одинокой личностью, полагающейся на себя самого – лишенного всяческих связей и обреченного на собственные решения. Ему не помогают ни Бог, ни природа, ни кто-либо из близких. Таким, во всех значениях, был потомок ротмистра Шандора Кишша, капитан Имре. Свой чин капитана он добыл в Бенгалии, через семь лет после бегства из родных палестин, к которым не мог возвратиться в течение пятнадцати лет, но, тем не менее, с ума не сошел.

Полноту здоровья мне случилось увидеть с Башни Птиц только лишь у одной личности – и ею был именно он. В течение полутора десятков лет он изваял свой характер в треснувшем граните, но настолько тщательно, что никакого изъяна невозможно было заметить. Люди про таких, как он, говорили: esprit fort (крутой парень, дословно: твердый характер). Казалось, будто у него нет никаких недостатков; было в нем нечто от простоты и верной руки Адама в Раю. Без какой-либо подготовки он мог бы работать укротителем хищников – его внутреннее спокойствие победило бы их, они легли бы у его ног. Если бы он пожелал сделать карьеру политика, одним взглядом закрывал бы рты крикунам. Никаким рефлексом либо словом не выдавал он слабости, был словно камень. И хотя сейчас я уже знаю, что ошибался, ибо нет людей совершенных, людей без слабостей – своего мнения не меняю: это замечательнейший образчик человеческого самца в моем рассказе; даже "Волк" обязан уступить ему первенство. Когда я мыслю о нем, память сразу же наводит на мысль о старом дубе, "патриархе Мирова", его громадном стволе и непоколебимость его ветвей; и тогда я понимаю, почему наши предки почитали подобные деревья. В отношении этого венгра я чувствую, чем должен быть человек.