Молчащие псы

- Лжешь, быдло, ты никогда бы не осмелился! Раньше или позднее, но я буду свободен, а тогда разыщу тебя, и ты не найдешь такого места в этой стране, где мог бы спрятаться. Так что, пока я добрый, отпусти!

- Молчи, пока это добрый, - рявкнул Имре, а не то сразу прибью!

- Не осмелишься… - повторил офицер, хотя и не столь уверенно.

Больше они не разговаривали. Вечером вновь сорвалась непогода. Ветер впутывался в ветви, словно в волосы, заставляя всадникам склонять головы. Темный, непрозрачный потоп мрака пополз по редеющим ветвям деревьев, чтобы впитаться в каждую щелку пространства. На опушке леса они увидали тусклый огонек и отделявшуюся от синевы неба серость дыма над трубой хижины. Пинками в дверь Имре разбудил хозяина и потребовал от него лопату. В нескольких десятках шагов за хижиной, на краю освещенной Луной поляны он развязал офицера и, вручая ему лопату, приказал:

- Копай!

Через полчаса могила была готова. Уставший саксонец бросил лопату на землю и подошел к запасной лошади, чтобы снять тело убитого.

- Руки прочь! – рявкнул Имре. – Это не собака, чтобы хоронить его в голой земле!

Он вынул нож и приблизился к офицеру. Тот, все поняв, упал на колени: при этом он дрожал, словно в лихорадке по щекам текли то ли слезы, то ли пот, все лицо было мокрым. Саксонец шевелил губами, не имея возможности произнести слова, которые подсказывало ему желание жить. Имре стоял и глядел на него полным ненависти взглядом; время тащилось, словно декабрьская ночь, он же чувствовал, что его начинает охватывать парализующее онемение тела.

- Ты, вшивый таракан, убийца, - процедил он сквозь зубы. – Даже убить тебя не могу!

Венгр покачивался над съежившимся саксонцем, опьяневший от немощи и бешенства. Затем склонился, словно бы хотел собрать гильзы после выстрелянных оскорблений, и шепнул офицеру на ухо:

- Беги!... Иди к черту!... Ну, уходи же!

Имре и не заметил, когда остался сам. Пространство призывало его спутанными голосами дикого леса, загнанными непогодой духами, грохотом отдаленных раскатов, рыжими клочьями пожаров, которые он видел в детстве. Прошло несколько часов, прежде чем он успокоился и начал питать свой разум тишиной ночи. Венгр сел на коня, собрал запасных лошадей и тронулся вслепую, не зная: куда, дорогу выбирал конь. Глаза открыл более осмысленно, когда животное остановилось. Ночь превратилась во влажную от росы серость. А вокруг него стояли кресты и каменные надгробия с эпитафиями, все они молча вглядывались в чужака, словно бы желали спросить, зачем он помешал их сну. Имре находился на кладбище.

. И он начал бродить по этому музею безразличных ему смертей. Выбрал заброшенную гробницу, в плите которой торчали две железные ручки. После этого искал подходящий камень, но, обнаружив деревянный пенек, удовлетворился им. Теперь уже ему были нужны только веревки. Ему было известно, что веревки для опускания гробов в могилу хранят за алтарями семейных гробниц, выстроенных в форме часовен. В три из них он вломился и таки нашел. Веревки он привязал к железным рукоятям в мраморе, перебросил их через ствол дерева, растущего рядом, и привязал к седлам лошадей. Когда он шлепнул их по крупам, те неохотно двинулись вперед. Имре услышал скрежет камня и, отвернув голову, увидал, что плита поднялась, но, как только он переставал подгонять лошадей, отходя от них к могиле, тяжесть плиты оттаскивала животных назад, сама же она возвращалась на место. Неоднократно он пытался, но ни разу не успел подбежать к могиле, чтобы подпереть камень.

Тогда он вспомнил про karikas. Он встал рядом с гробницей и хлонул животных по крупам плоским ударом под веткой, когда же они подняли плиту, молниеносным пинком вогнал пенек в полуметровый просвет между нею и цоколем. Заглянул в средину, в темный провал, из которого пахнуло затхлостью старой древесины и плесневеющей кладки. Какое-то время он заставлял зрение адаптироваться, пока не увидел крышку наивысшего гроба. Тело дяди он всунул под плиту, ногами вниз, но дальше достать не мог и отпустил, вздрогнув, когда труп ударился о гроб. Словно бы в ответ над могилой закричала дикая птица, один из коней потянул веревку. Всем телом Имре рванулся назад, почувствовал жгучую боль, и его сознание утонуло в глубоком мраке.

В себя его привели струи проливного дождя, хлещущие по крестам и земле. С темного неба выливался непрерывный потоп. На ветке, в нескольких метрах от Имре, сидела угнетенная птица никакой породы. Головку она сунула между крыльев, глаза прикрыла и ожидала, когда прекратится дождь. Дальше ждали вместе, в одинаковой степени онемевшие.

Только лишь когда из-за туч выглянуло Солнце, и Кишш попытался подняться, он заметил, что правая ладонь пленена между цоколем и надгробной плитой, которая размозжила мизинец. Имре отсек его ножом у основания, совершенно не чувствуя боли; руку он забинтовал рукавом рубахи. Затем собрал лошадей и покинул кладбище, чтобы найти дорогу.