Молчащие псы

"Я пробовал все профессии, которые Филдинг выдумал для своего Юлиана[37]. Моя судьба была судьбой гинеи, которую, один раз, имела в руке королева, а другой раз – бедный еврей в своем грязном кармане. Только не вижу, чего я должен был бы стыдиться; разве калиф Омар не занимался профессией кирпичника, чтобы потом продавать сви ирпичи на торге в Медине? Я же до сих пор разыскиваю глину".

Как-то раз судьба улыбнулась ему и подставила к ногам высокую лестницу: в Риме в него влюбилась йомфру[38] Кристиансен,дочь богатого и лишенного кастовых предрассудков консула Дании. На предсвадебном обеде в консульстве, кто-то сообщил, что как раз сейчас на купол одной из церквей установили новый крест, и что рабочий проявил немало отваги и хладнокровия, чтобы попасть на вершину, ибо нужно было карабкаться, хватаясь за обшивку шарообразного купола. Грабковский на это заметил, что, по причине головокружения, он ни за что на свете не отважился бы выполнить такое задание.

- Ни за что на свете? – спросила его йомфру Кристиансен. – Даже если бы об этом вас попросила я?

- Я уверен, что вы не потребовали бы от меня чего-то такого, к чему у меня непреодолимое отвращение, - ответил на это поляк.

- Почему же, - произнесла девица, обводя взглядом собравшихся за столом, - я прошу вас это сделать!

Вся возбужденная компания отправилась к церкви. Грабковский хладнокровно и весьма ловко поднялся на купол. Когда он спустился на землю, йомфру Кристиансен с триумфом приблизилась к нему с протянутой рукой. Поляк поцеловал руку и сказал:

- Госпожа, я исполнил каприз красивой женщины, но позволь, что дам ей совет: власть необходимо стараться удержать, только не следует ею злоупотреблять. Желаю вам много счастья, а теперь разрешите откланяться.

Он поклонился невесте и всей компании, после чего выехал в Турцию, где у него было целых восемь молчащих жен одновременно. В своем гареме он проводил эксперименты, касающиеся питания: гуриям, склонным к полноте, он приказал подавать исключительно кислые блюда; худощавых кормил жирным молоком и бульоном, правда, без видимых результатов. Когда он прибыл в Берлин, полиция спросила у него, которая из сопровождающих его женщин является его женой, на что тоь ответил, что терпеть не может, чтобы кто-то вмешивался в его семейные отношения, и в ходе бурного обмена мнений нанес телесный ущерб какой-то высокой шишке. Из прусских подвалов его извлек приятель покойного отца, маршалок Белиньсктй, после чего оставил под своим присмотром в Варшаве, давая должность скромную, но и не слишком изматывающую.

Не веря ни во что, Грабковский не мог верить в Бога, и на этом фоне случались резкие стычки между ним и ксендзом Парисом. Имре, не давая узнать об этом, любил прислушиваться к этим ссорам. Заканчивались они победой писаря; остроумие и необыкновенное воображение в достаточной степени заменяли ему гениальность, чтобы пригвождать гуманитарные выводы иезуита.

Как правило, стычку инициировал писарь, находя первую попавшуюся причину:

- А знаете, отец, что я вчера подумал, видя, как усердно молится мой хозяин, тот еще бандит? Что если бы этот мир был чуточку получше, то я был бы в нем альфонсом в монастыре, но, поскольку окружающий нас свет не меняется, то я и так являюсь вечной девственницей в борделе, хотя совершенно не молюсь.

- А пробовал хоть когда-нибудь?

- Да, вот только не помню, чтобы из этого вышло хоть чего-то хорошего.

- Даже если бы ты тысячу раз повторил: Отче наш!,это еще не то. Вот только лишь, когда услышишь в ответ: Сын мой!, можешь радоваться.

- Похоже, что я с рождения остаюсь глухим незаконнорожденным, - парировал писарь.

- Скорее уже: слепым, ибо не желаешь знать щедрости божьей.

- А разве нечто подобное имеется?

- Имеется.

- Воистину, jamais couche avec[39].

- Похоже, никогда ты не познал настоящее страдание. Нет в человеке счастья, пока не возгорится в нем факел живой боли. Тогда-то начинается его духовное рождение. Испытание это жестоко, но человек обязан пройти его ради истины. А пока не прошел, нельзя ему считать себя рожденным.

В этот момент Грабковский, уже подготовив себе почву, приступал к настоящей атаке:

- Раз я и так буду страдать после смерти, потому избегаю страданий сейчас, чтобы не получить по заду вдвойне. Именно это я сегодня и желал тебе сказать, долгополый. А знаешь, каково самое большое пятно на одеяниях твоего Бога? Та самая жестокая посмертная кара, ожидающая созданное им людское существо, которое оказалось слабым в отношении искушений мира сего. Мира, который тоже является его творением. Вот скажи мне, какова мораль божества, отмеряющего адские наказания собственным детям?

- Господь дал человеку вольную волю и разум, чтобы он мог устоять перед земными искушениями.