Молчащие псы

- Искушениям, с этим я, возможно, и согласен; но вот пыткам? Разве это не вера в жестокость посмертных страданий подвигла инквизицию сжечь миллионы людей? А подумай только о счастье тех спасенных, которые устояли перед искушениями, а теперь глядят с удобного ложа на небесах на муки осужденных навечно, среди которых находятся их матери, отцы, сыновья, дочери, мужья, жен, приятели и кузены, и, вместо того, чтобы становиться на сторону тех несчастных, они обязаны балабонить: аминь, аллилуйя, хвалите Господа и тому подобное. Если они вечно счастливы, как твердит Писание, тогда они просто обязаны радоваться всему тому, что видят

- Глупые ты говоришь вещи, и дьявольские вдобавок! – сердился отец Юзеф. – То ли ты совсем с ума сошел, то ли дьяволу отдался!

- Уверяю тебя, что нет. Хотя постоянно болею от отсутствия наличности, тем не менее, остаюсь человеком независимым. Никому не могу я постоянно отдаться, даже дьяволу, и это мешает моей карьере… И не думай вновь, будто бы Бога во мне нет ни капли! Он есть! Всякий человек носит в себя своего Бога, только Он не похож на того, о котором рассказывают божьи слуги. Совершенно другой! Потому и я не похож на тебя и на всю ту кучу старцев, которые таких как я постоянно обвиняют в грехах. Тоже мне, большое дело, натянуть на себя мешок, посыпат лысую башку пеплом и поститься, когда человеку еда и питье уже не в радость, а женщины давным-давно их не возбуждают! А что касается богов… Разве не раздражает тебя, поп, что даже Христов так много?

- Как это?!

- А вот так. Погляди-ка на все эти тучи самозваных пророков, представляющих себя как поясняющих божьи намерения! Погляди-ка, на сколько религий раздробили Христову мысль, сколько вер пользуются его именем! И сколько кровавых распрей и жестокости вызвал этот раскол! Христова правда была простой, но ее сумел настолько усложнить, что те, которые поверили им, преследуют своих ближних как врагов! Так неужели я со своим Богом – не-Богом в груди не лучше их? Лучше! Плутарх говорит: "Неужто человек, считающий, будто богов нет, больший преступник, чем тот, кто понимает их в соответствии с суеверной верой? Разве не тот последний, скорее, обладает отношением к божеству – чудовищным и достойным осуждения?".

- Ты пропитан знанием тех дьявольских рукописей, - воскликнул ксендз, - которые читаешь по наущению сатаны! Да, они сеют знания, но еще искушают к опасным раздумьям, к изучению закрытых для простого человека вещей. В день Страшного Суда никто не будет обвинен в том, что не знал любопытных и опасных трактатов о разновидностях истины, ибо она проста. Тот, к кому не может воспринять Слово Божие, тот запутывается в школярские спекуляции, в тезисы и антитезисы, в ложь и умственные аргументы. В мудрости ученых людей не найти покоя и равновесия, которых ты жаждаешь. Все, чего человек жаждает из земных вещей – это ничто, а все мудрости греков, римлян и безбожных французов не научат тебя жить лучше, чем учат Евангелия. Взвесь ту горстку сведений, что имеется у тебя, то она такое по сравнению с вещами вечными? Всего лишь кладбищем глупости людской. Сила людского разума никогда не заменит веры!

- Веры, говоришь?

- Да, веры.

- Глубокой веры?

- Глубокой!

- Такой, как твоя, поп?

- Ты к чему ведешь?...

- Чтобы ты одолжил мне сто дукатов.

- Ты серьезно просишь?

- Да.

- Столько у меня нет, но если ты в нужде, я соберу у других. Скажи только, на какой срок, чтобы я мог сообщить им, когда отдашь.

- Отдам тебе на том свете, нормально?

- На том свете? Издеваешься?

- Я издеваюсь, долгополый?! А мне видится, это ты насмехаешься над своей верой, мгновенно перестал верить в воскрешение и в мир иной, где все обязаны встретиться? И это должна быть глубокая вера?

Иезуит терялся в лабиринте, переполненном круто сворачивающих коридоров, этой хитроумной диалектики, безжалостно обстреливаемый риторическими залпами, из которых он мог бы отбить многие, если бы только получил побольше времени на раздумья. Он желал, чтобы его голос был сильным, чтобы тот мог прикрыть всю его слабость. Про себя он молил Творца, чтобы тот помог ему и одарил более скорым рефлексом и даром убеждения, но все так же чувствовал себя беспомощным и потому отвечал все громче, чтобы заглушить собственную слабость:

- Плюй, плюй, ведь самого себя оплевываешь! До Бога не достанешь, слишком высоко он для твой злости!

- Наверняка, - ответил на это Грабковский. – А знаешь, зачем Бог поднялся так высоко? Как раз ради того, чтобы избежать ответственности за все то, что творится в мире. Это расстояние и есть щитом его ничем не возмущаемого покоя. Раз ты не можешь преодолеть его взглядом – ты не можешь поглядеть ему в глаза, раз ты не способен достать его словом – не можешь спросить. Никто тебе не ответит. Ты не можешь заставить его объясниться, он перед тобой в безопасности. Так ты стал обречен на самого себя, а тебя обманывают, будто у тебя есть к кому обратиться со своими несчастьями. Прижмись к стене собора, и через холод камней почувствуешь, как тебе до него далеко.