-
Через день во дворце Белиньских на улице Крулевской появился капитан Имре Воэреш. На стол перед великим коронным маршалком он положил кусок сургуча и спросил:
- Что это такое, ваше превосходительство?
Белиньский глянул на обломок и спокойно ответил:
- Фрагмент печати российского посольства. И зачем вы морочите мне этим голову?
- Потому что я нашел его в комнате вашего заместителя, головного расследователя Краммера. Я вовсе не собираюсь занять его место, ваше превосходительство, и я не ревную его, как Фалуди, но вы разговаривали со мной об измене...
- Вы совершенно правы, капитан Воэреш, это агент Репнина.
- Вам это известно, ваше превосходительство?
- Давно. Вот только если я его выброшу на улицу, подкупят или воткнут другого, ведь кого-то они обязаны иметь в полиции, как и повсюду. Так что лучше иметь надзор за шпиком, о котором мне известно, чем раздумывать над тем, а кто же его последователь. То, что вы копаетесь в его штанах, его может только спугнуть. Поэтому я категорически запрещаю цепляться к нему! Его интерес к курвам хорошо служит нам, поскольку у него голова занята только ними, так что для посольства он работает плохо...
У Имре промелькнула мысль, что если он с Фалуди должны отцепиться от Краммера, это означает, что за ним следит кто-то другой. Некто, кто с ними рботает. В игру входило только два человека: ксендз Парис и писарь Грабковский. Так кто из этих двоих?
- Капитан Воэреш, вы меня не слушаете?... Советую послушать. Я начал узнавать о приятелях того венгра, о котором вам рассказывал. Правда, старого Брюля уже нет в живых, но живы его сыночки: Алоизий-Фредерик, Генрих и Морис. Этот последний в приятельских отношениях с братом Репнина, а вот первый, варшавский староста и генерал коронной артиллерии, человек еще более могущественный, женился на дочке господина на Руси, Потоцкого. Пока что все трое сидят в Дрездене, занимаясь своей масонской ложей – Saint Jean aux Voyageurs, но у меня имеются сведения, что весьма вскоре они прибудут в Варшаву на встречу с нашими масонами. Сомневаюсь, чтобы они помнили вашего земляка, но осторожность не помешает...А знаете, когда до меня дошло, что мы, быть может, принадлежим к одной компании? Когда вспомнил, что царское посольство размещается во дворце Брюлей... Пока же что пускай каждый из нас играет свою роль отдельно, временно так будет лучше. Вы у меня на теплом местечке, ничего вам не угрожает... И еще одно. Вы наверняка слышали о почетных саблях для моих офицеров. Я желаю такую презентовать вам.
- Слышал, ваше превосходительство, но, вроде бы как, такую получают после пяти лет безупречной службы.
- Вот только не надо жадничать, капитан Воэреш! Это правда, что вы имеете у меня уже пятнадцать лет безупречной службы, и неделю назад начался шестнадцатый год, но трех сабель я вам дать пока что не могу. Они слишком дорогие, от самого лучшего оружейника в Варшаве, Шультца. Отправьтесь к нему с этой вот бумагой.
Мастер Шультц окинул Кишша внимательным взглядом и буркнул:
- Вам бы пушку носить, а не саблю, ею разве что в зубах колупаться. Лишь бы чего вам дать нельзя, что-нибудь подберем. Давайте пройдем.
Он завел гостя в склад рядом с кузницей, откуда доносился стук молотов. На стойках под стеной стояли палаши и сабли различного размера и формы. Кишш взял одну из них в руку и, выгнув клинок, сказал:
- Хорошие сабли... для городской стражи, вместо палок, чтобы толпу разгонять!
- Да разве же я вам ее предлагаю?! – возмутился Шультц. – Пойдем.
Они вошли в комнату на задах. Оружейник снял со стены красивую августовку[41] и подал ее венгру со словами:
- Самая лучшая из тех, что у меня имеются.
Имре провери ее звук и баланс, провел пальцем по фурдименту[42], после чего заявил:
- Ну, эта даже для того, чтобы по заднице кого плашмя отшлепать не годится, потому что на заду сломаться готова.
Шультц побагровел от гнева, а увидев, что у офицера всего четыре пальца на правой руке, предложил:
- Если она такая уж слабая, что на заднице разобьется, то уж такой рыцарь, как вы, одной правой ее поломаете. Если сделаете это, я дам вам такую, какую еще ни один "ворон" не получал!
Кишш поместил конец клинка на столе и, схватив его четырьмя пальцами у самого эфеса, нажал со всей силой, которую мог себе позволить. После того, как он напряг мышцы до боли, сломал саблю и презрительно бросил ее на пол. Оружейник схватился за голову.
- Mein Gott! Это же столько денег! Такая потеря!
- Вы бы потеряли гораздо больше, если бы я сообщил в цех, что продаете изделие, из-за которого в битве я мог бы потерять жизнь!
Шультц поднял сломанный клинок и набежавшими кровью глазами изучал разлом. Дефект в металле едва был виден, тем не менее, он его заметил.
- Что же, - сказал он, договор есть договор, глаз у вас лучше моего. Но челядинцев накажу! За саблю возмещу из собственного кармана, а им – ремнем!