Молчащие псы

"Территория Польши высоко не вознесена, так что зима здесь не такая суровая, как в землях, более выдвинутых на север (...). Весна здесь начинается практически одновременно, как и во Франции, но более стихийно. Песчаная почва разогревается первыми солнечными лучами и поглощает снег, который делает землю более плодородной. Дороги заросли купками полыни и желтых бессмертников, болота окружены пахучим аиром. Имеются здесь и ценные меховые животные (...). Озера обилуют рыбой; здесь имеются миноги и огромное количество щук, которые здесь засаливают. В реках полно раков, и чем дальше на север, тем они крупнее. Превосходные пастбища кормят большие количества волов и лошадей, красивых и весьма стойких (...). Земля здесь песчаная, что вовсе не мешает ей быть плодородной, обилующей плодами; я видел рожь высотой в восемь футов (...). В Польше растут замечательные дубы. Их невозможно перевозить по причине отсутствия дорог, посему их выжигают (...). Леса обилуют медом, воском и замечательным стройматериалом, который мог бы стать предметом оживленной торговли; только поляки никакой выгоды из этого не получают. Сами они полагают, будто бы ведут род от Курция, знаменитого римлянина, который в своем родном городе бросился в пропасть. Та была соединена подземным ходом, который и привел его прямиком в Польшу. Эта нелепая басня начинает историю Польши и доказывает, что не существует достаточно смешного мечтания, чтобы людское тщеславие не смогло бы его использовать".

Я гляжу на эту сказочную землю. Эта земля не годится для стариков, желающих жить в покое, когда сами они уже слабы, словно тряпка на тычке, и такие же никому не нужные, разве что если их душа еще способна писать песни. Это страна дремлющей бури, которая иногда срывается ото сна; страна вечного жара, словно от огромного костра, который, долго угасая, иногда взорвется огнем, зажигающим сердца и выжигающим совесть; страна демонов и святых, что рождаются от пожарища давней славы и, прожив свое, уходят в искусно придуманную вечность, когда на земле уже ведут стычки за них, во имя того же героизма, боли, той самой возвышенности и никчемности новые поколения, что вышли из их чресел в давным-давно минувшие ночи. Паутина, сотканная тарантулом судьбы с мастерством греческих золотых дел мастеров, вплетающих в эмаль багряные листья самопожертвования и серебряную нить измены, чтобы вся эта тонкая конструкция пела о чем-то, что минуло, что проходит и что пройдет...

Я присматриваюсь к этому с верхней площадки башни, а то, чего не вижу, вычитываю из газет, которые приносят мне мои птицы в своих честных клювах. Вот газета земляков господина де Сен-Пьера, "Libération". Мсье Ив Лакост (профессор географии Университета Париж VIII – Сен Дени) пишет там:

"Находясь на локальном уровне невозможно понять, к примеру, проблемы государства, за исключением кризисных периодов, в которых судьба державы решается как раз на этом уровне".

В феврале 1766 года, то есть в момент, который я сейчас наблюдаю с Башни Птиц, судьба польского государства полностью разыгрывается на локальном уровне Варшавы – это начало величайшего кризиса польской государственности. Поэтому топография столицы оказывается абсолютно достаточной.

Полукруг, приклеенный хордой к Висле, где дуга – это городские защитные стены, а внутри – толчея дворцов, мещанских домов, постоялых дворов и улиц с выступающими из стен знаками торговцев и ремесленников. Красная шляпа, огромная деревянная рука или извивающаяся железная змея указывают, где можно купить головной убор, где – перчатки, а где торгуют медикаментами, заклинаемыми в полночь в урочищах, и гарантированными мазями из растертых лягушек и летучих мышей. Над входами на постоялые дворы висят намалеванные на листах железа: петух, орел, лось, лев, ястреб или медведь; иногда же над верхней фрамугой двери имеется настоящий зверь: набитая тряпками рысь или сокол.

Торговки расставляют лотки под голым небом, обжаривая мясо и омлеты, запекая колбаски и цыплят, варя рубец, и даже вращая на вертелах свиней; отовсюду долетают запахи, пробуждающие бешенство в желудках нищих. Эти могут исправить самочувствие на Старом Рынке, где под ратушей выставляют посаженных в дыбах разбойников или блудниц в "кунах"; тут можно забросать несчастных грязью или гнилой капустой, а после полудня поучаствовать в церемонии бичевания, удовлетворенно глядя на избиваемые розгами спины карманников и подрагивающие в струйках крови белые ягодицы проституток; могут возбуждаться воплями избиваемых, которые заглушают иезуита, поучающего толпу на живых примерах о неприличии и невыгодности преступления; в конце концов, после завершения наказания они могут поорать палачам: "Еще, еще!", после чего разойтись по своим норам в лучшем настроении, хотя с такими же пустыми животами.