Молчащие псы

- Хмм!... Человек вечно забывает о том, что от из наших врагов наиболее опасен, кого мы называем другом... Возвращаясь к письму, так в чем в нем идет речь?

- Не знаю, кавалер, мне не известно его содержание, и я не желаю его знать. Сам я позволил воспользоваться мною только лишь ради передачи этого письма.

- Так может, вам известно, что должно означать предупреждение остерегаться некоего "Р."? О каком это "Р." идет здесь речь?

- Не знаю, могу только лишь догадываться.

- И о чем же вы догадываетесь?

- Что речь идет о... князе Репнине.

Туркулл понимал, что заходит слишком уж далеко, но ему хотелось чего-нибудь сделать, чтобы его приход сюда принес хоть какой-то эффект что, похоже, не было очевидным. Казанова же, услышав фамилию посла, посчитал, что сейчас самый подходящий момент, чтобы приступить к атаке и обвести вокруг пальца творца интриги, приславшего сюда этого желторотика. Он поднялся с кресла и, отдавая письмо Туркуллу, произнес высоким голосом:

- Прошу повторить автору данной шутки, что не позволю затянуть себя в какие-либо действия, нацеленные против его превосходительству, князю Репнину, которого я от всего сердца уважаю и которым восхищаюсь, и вообще – в какие-либо политические махинации, ибо сторонюсь этого более всего! В Варшаву я прибыл в целях сугубо светских и не желаю быть замешанным в какие-либо аферы, но здесь я чую интригу, причем: довольно гадкую! Интересно, что сказал бы король, узнав, какие это миссии исполняет по ночам его паж!

"Это он желает меня проверить, - подумал Туркулл, - провокации опасается".

- Если вы считаете, будто бы это провокация, - сказал он, - тогда вы ошибаетесь, кавалер де Сейнгальт. Даю вам честное слово шляхтича, что...

- Да идите к черту со своим словом! Какие-то дурацкие предложения, предупреждения, намеки! Все это меня не интересует, вы поняли?

- Жаль... Мой доверитель будет разочарован...

- Мне жаль чего-то другого: вас! Вы слишком молоды, чтобы позволять впутывать себя в деяния, которые уничтожают не только людей, но и государства!

Туркулл поднялся со стула, чувствуя, что ег охватывает злость на этого итальянского щеголя, который ему понравился с момента риторического вмешательства во время забавыв предсказания, больше того, он даже был ему за то благодарен, и который сейчас поучал его наглым тоном, считая сопляком.

- Я сам решаю, для чего я слишком молод, а для чего – нет!

- Верно, только я советовал принимать решения более разумно. Какого черта вы занимаетесь разноской писем, которые способны принести вам несчастье? Уж лучше разносите любовные письма и играйтесь в Аполлона, подсказывающего дамам, как выбрать мужа или же избавиться от него, у вас это замечательно выходит. Политика же – это громадное дерьмо, которое разливается во все стороны, не важно, что мы сделаем. Давайте оставим ее старцам. Вмешиваться в нее смолоду означает напрасно потратить наилучший кусок жизни будто в монастыре, в то время как молодость – она одна и предлагает нам столько цветов, которые можно сорвать. Будучи в вашем возрасте, я занимался исключительно женщинами, что принесло мне пользу. Только лишь благодаря их помощи можно завоевать мир, если речь для вас идет об этом.

- Благодарю за совет, не воспользуюсь. Именно потому, чтобы не навлечь на себя бед.

- Ну вот, король не ошибся, утверждая, будто бы его паж философ. Так это женщины беда всего мира?

- А разве это не так?

- Да, они несчастье, да еще и какое. А теперь подумайте, если только будете способны, что это мы превратили их в блядей. С самого начала. И теперь они стали рабынями-курвами. А знаешь, что делает раб? Плюет в супницу своего хозяина. Они покоренное племя, и теперь мстят. Мстят своим блядством. Они способны тебя и любого превратить в половую тряпку. Они отберут у тебя достоинство, самого стойкого отбросят, будто дохлого кота. А еще лучше у них получается, когда все это они творят своим приличием, подбитым блядством. Тогда ты можешь забыть о себе. Тебя уже нет. Это мы виноваты. Подумай об этом, если только способен думать, говнюк!

Туркулл подскочил к итальянцу, подняв сжатую в кулак ладонь, но, видя, что итальянец никак не собирается защищаться или увертываться, сдержался, опустил руку и сказал:

- Мы квиты, итальянец. Ты помог мне, когда я был обезьяной, переодетой в Аполлона, ради забавы придворных блядюшек, потому сейчас я тебе прощаю. Но с этого момента уже не пробуй оскорбить меня хотя бы раз, потому что прибью тебя, словно таракана!

Казанова усмехнулся и произнес тоном, в котором было как бы предложение к согласию:

- Siamo tutti papagalii, scimie e bicci cornuti[44].

Туркулл, услышав последнее слово, побледнел, но Казанова не дал ему времени на раздумья: является ли это очередным оскорблением: