Молёное дитятко (сборник)

Уезжала я от родни в свой Санкт-Петербург ранним утром на пятые сутки после свадьбы и начала войны. Кэти мне полную сумку всякой стряпни уложила, помидоров «Бычье сердце», сулугуни, чурчхел. А также персиков и груш. И вот стоим мы с ней на фоне дороги пустой и неба бескрайнего. Дала я Коле свою «мыльницу», чтоб снимок на память сделал, обнялись с Катей, Коля нас снял. И потащил мою сумку на колесиках к своему «Форду». Который нашелся-таки в кювете и был усилиями соседей вытащен. Я оглянулась напоследок и вижу: вся родня проводить меня вышла. Сестренка Катя — вождь целого племени. Четверо взрослых ее детей с женами и мужьями, с их братьями и сестрами, со всеобщими детьми, а также с пятью Катиными внуками… Стало быть, и моими. Весело и печально смотрит на меня моя родня, топчется на фоне рухнувшего дома, кое-как слепленного к свадьбе и к новой войне… Неправедной войне. Хоть с востока на запад смотри, хоть с запада на восток. Неправедной.

Коля довез меня до ближайшего городка, чуть больше нашего. А там, как будто меня поджидает, стоит на пустой главной площади пузатенький голубой автобус, тоже совершенно пустой. «Анахронизм! — восхитился Коля, потому что в безработные времена пристрастился кроссворды разгадывать. — Никогда таких не видал».

А я — даже ездила! Это был он, тот самый автобус: маленькое ветровой стекло вековой пылью заросло, а так ничего, колеса есть…

По совершенно пустой, разбитой гусеницами дороге вез меня на анахронизме совершенно не изменившийся за шестьдесят семь лет шофер в тесном пиджаке. Автобус подпрыгивал и бренчал, как разбитое пианино, и я умудрилась под эту музыку задремать ненадолго. Но только замаячил сон из детства, как автобус остановился, и я проснулась. Пусто было и на дороге, и на виноградниках вдоль дороги. Нигде ни души. Взяла я сумку на колесиках, сунула шоферу сколько-то лари и пошла пешком. Прошла с километр, слышу — машина позади. Подумала, уж не мой ли пузатый автобус. Нет, «жигуленок». А за рулем — казак! Ах, думаю, ну я тебе покажу… Остановился, дверцу мне открыл: «Садись, мамаша!» Ус крутит, а глаз нетрезвый. Но добродушный вроде. Села я к нему, а он все балагурит, все присказками размовляет. А я сержусь все пуще. Спрашиваю казака: «Откуда у вас гранаты?» А он мне подмигивает и говорит: «В станице раздавали. Мы добровольцы!» И жмет на газ, так что машина вместе с гранатами прыгает из колдобины в колдобину. Тут я как начну его чихвостить, сама не ожидала. За велосипед, у мальчишки сворованный, за фингал у жениха нашего под глазом, за мародерство. Я его по всем статьям завиноватила, а он, что ж, винится: да, «могет быть». «Что ж, — говорю, — ты-то сюда приперся, серьезный же вроде мужик?» И тут он мне очень просто все объяснил: «Может, и серьезный, да только не мужик, а казак. Мы такие. — И добавил: — Скучно нам! Смекаешь, старая? Скучно!..» Я не то чтобы поняла, но замолчала.

Казак меня довез, денег не взял, на прощание подмигнул.