Молёное дитятко (сборник)

Ардов — была у гостя фамилия. Лет через двадцать она стала по России довольно широко известной — Ардовы близко дружили с Ахматовой, всякий раз, как Анна Андреевна приезжала из Ленинграда в Москву, она подолгу гостила на Ордынке у Ардовых. Факт этот, конечно, важный и интересный. Но Виктор Михайлович Ардов был и сам по себе хорош: яркоглазый, веселый, смуглый, с копной седеющих непослушных волос… Он нас с мамой по первому своему визиту запомнил, так что, когда судьба и общество «Знание» снова забросили его на Западный Урал, Ардов уже сам выбрал среди прочих пунктов назначения нашу маленькую станцию и деревянный клуб.

На этот раз в ночном чаепитии я принимала молчаливое участие. А мама с Ардовым разговаривали. Имена звучали — Маяковский, Ахматова, Олеша, Прокофьев, Брики, Зощенко, Пастернак… От разговора в моей вполне еще детской голове ничего не сохранилось, осталось только чувство многолюдного и радостного мира, который они оба знали, а я еще нет, не знала. Однако мир этот для меня возник тогда в гримировочной, витал и клубился…

Еще от той ночи осталась металлическая коробка. Ардов, помня прошлое чаепитие, привез нам в этой роскошной упаковке гэдээровское шоколадное печенье. Печенье, на мой деревенский вкус, оказалось как из пыли, горькое и неинтересное, но коробка!.. Под утро гость устроился на длинном столе гримировочной, поспал немного, укрывшись собственным пальто, проснулся затемно, и мы пошли провожать его на станцию. Ардов сел в зеленый вагон маленького поезда, запряженного в черный пыхтящий паровоз, помахал из мутного окошка смуглой рукой и укатил в светлеющие сумерки, на восток. Через станции Янычи, Кукуштан, Тулумбасы, в сторону Кунгура и за Кунгур…

Мы доели печенье. Осталась коробка. Предмет был по тем временам редкий и выбрасыванию не подлежал ни в коем случае. Вот только картинка на коробке… в золотом круге сладко улыбался розово-пухлый мальчик в кудерьках, толстые щечки и нос в шоколаде. Нам этот обжора не понравился. И мама не поленилась, она в течение нескольких дней ребром новой пятикопеечной монетки обжору соскоблила. После чего из разных случайных хранилищ в новый жестяный «сейф» переехали на постоянное жительство все наши важные документы и памятные мелочи… Выплыли на свет божий облигации госзайма, мамин «Знак почетного донора», похожий на орден Боевого Красного Знамени… только в центре вместо звезды красный крест. И мой вязаный носочек, самый первый, нашелся… Ну и разнообразные листики собрались все вместе. Большинства из этих бумажек давно нет, истерлись в прах. А тогда мама их разворачивала, читала, некоторые выбрасывала. Над одной бумажкой неожиданно рассмеялась. Этот неожиданный мамин смех… Она как будто впервые прочла и осознала то, что было написано почти детским, старательным почерком.

Именно тогда, когда мама перекладывала документы в коробку Ардова, для нее заново возник — как новость — странный факт моего рождения. Она прочла и рассмеялась, и я подошла к маме сзади, заглянула ей за плечо…

Получается, что, если б не Ардов, который привез немецкое печенье в клуб «Прогресс», если б не переезд бумажек в новое блестящее гнездо, то я бы еще не скоро заинтересовалась местом, где родилась.

Да, именно странноватый был документ, но не скажу, чтоб смешной… всего половинка тетрадной страницы в клеточку:

АКТ

Сегодня, в 4.30 утра у З/К Якубовой родился ребенок. Пол женский.

Вес 4 кг. 100 г, роды без патологий.

Сведения для ЗАГСА:

мать — Якубова Агния Ивановна;

отец — Маратов Лев Валентинович;

дочь — Даева Фаина Львовна.

Роды приняла, о чем акт и составила, фельдшер-акушер — З/К Ек. Федорова.

Акушерский пункт л/п[6] п/я[7] № 33 Усольлага, 7 окт. 1948 г.

В правом нижнем углу листика теснились крючок подписи начальника женской зоны и смазанная, бледная треугольная печать.

Бумаги, попадавшие в лагерь, шли главным образом на самокрутки и козьи ножки. И этот «Акт» был цвета махорки, он должен был стать дымом… но уцелел, потому что был важен. Думаю, прочитав впервые, я в этом «Акте» ничего толком не поняла. Но привкус тайны возник, любопытно стало…