Молитва о Рейн

— Привет? — прежде чем пытаться заглянуть в одно из других окон для лучшего обзора, я калачу по двери кулаком. — Привет! — я стучу по стеклу раскрытой ладонью.

Хотя на фотографиях в рамках, висящих на стене над диваном, изображена семья улыбающихся незнакомцев, я не могу не представить себе маму и сестру такими, какими нашел их в тот день. Одна отключилась и умерла для мира, другая…

Прежде чем сознаю что делаю, хватаюсь за дверной косяк и выбиваю дверь. Дерево раскалывается вокруг засова, когда дверь резко распахивается. Я врываюсь в гостиную и сразу понимаю, что здесь больше не пахнет сигаретным дымом и пролитым кислым молоком. Стены внутри тоже выкрашены в светло-серый цвет. Мебель — простая и чистая.

— Эй? — я двигаюсь более осторожно, направляясь в коридор. Мое сердце стучит, как колеса товарного поезда.

Когда я заглядываю в первую комнату — мою старую комнату, то не нахожу матраса на полу, окруженного коллекцией фонариков на случай, если отключится электричество. Вместо него вижу компьютерный стол и два одинаковых книжных шкафа, заполненных книгами.

Кроватка Лили стояла в маминой комнате, потому что дополнительная спальня была на замке. Она никогда не говорила мне, что там, но теперь дверь широко открыта.

Адреналин толкает меня вперед, когда я взглядом нахожу белую кроватку, расположенную у дальней стены. Лучи вечернего солнца падают на нее сбоку от окна. Животные зоопарка, свисающие с мобиля, наблюдают за моим приближением, затаив дыхание вместе со мной, когда я с каждым шагом заново переживаю тот день.

Помню облегчение, которое почувствовал, когда она перестала плакать, а затем осознание, что ее кожа не нормального цвета, и что открытые глаза Лили смотрят в никуда, что ее некогда пухлые щечки ввалились, а кожа на пальчиках ободралась от постоянного жевания.

Но когда смотрю в эту кроватку, мне кажется, что я переживаю тот день в обратном порядке. Сначала приходит ужас, а потом облегчение.

Там нет Лили. Нет смерти. Нет потери. Только подходящая простыня в розовых жирафах и серых слонах, и крошечная подушка, на которой вышито три слова: «Тебя любят».

Я беру ее и читаю снова, смаргивая внезапные жгучие слезы, застилающие мое зрение: «Тебя любят».

Я стискиваю зубы и пытаюсь дышать через боль.

«Тебя любят».

Мне хочется швырнуть подушку на пол и растоптать ее, но вместо этого я прижимаю ее к груди, надавливая сильней в том месте, где болит больше всего. Я снова слышу эти слова, повторяемые моим сознанием, — и понимаю, что голос, шепчущий их, — не мой.

Он принадлежит другой никому не нужной девочке. Той, что с печальными голубыми глазами, слишком большими для ее нежного лица. Той, которая нашла способ заботиться обо мне, забыв о себе.

Той, которую я только что бросил обратно волкам.

Может, я и не смог спасти Лили, но я уже не тот испуганный маленький мальчик.

Теперь я мужчина. Мужчина, который лжет. Мужчина, который крадет. Но мужчина, который сделает все возможное, чтобы защитить свою девушку.

ГЛАВА XXII

Уэс

Энергия в городе переросла в лихорадку отчаяния. Кулачные бои на автостоянке, горящие здания, бунтари, бьющие стекла машин, бродячие собаки, рычащие на обертки от бургеров, — сливаются воедино, когда я пробираюсь сквозь хаос с опущенной головой. Взглянув вверх, только чтобы заметить, как быстро солнце опускается за деревья, я иду быстрее.

Знаю, что 23 апреля технически не наступит до полуночи, но, судя по виду этого места, думаю, что ад разверзнется по опережающему графику.

Когда я торопливо пересекаю шоссе, то прохожу мимо группы нажравшихся «славных парней», тусующихся на борту застрявшего «форда F-250». Двери у него распахнуты, музыка дико грохочет. Это какая-то отвратительная кантри-песня из CD-плеера грузовика. Они, кажется, не замечают меня, но как только я оказываюсь достаточно близко, один из ублюдков протягивает руку и хватает мой рюкзак. Все происходит так быстро: в одну минуту я вижу дымящийся остов библиотеки через улицу, а в следующую — сорокалетнего мужчину на тротуаре, с прижатым к его горлу моим карманным ножом.

Его ошеломленные, остекленелые глаза поднимаются к чему-то над моей головой, когда его приятель из грузовика кричит:

— Майки! Лови мое ружье!

Дерьмо.

С рюкзаком в руке я бросаюсь бежать, скрываясь за «Шеви-Субурбан», как раз перед тем, как три пули пробивают его капот и крыло. Их смех затихает у меня за спиной, когда я пробегаю мимо библиотеки. Наружные стены все еще целы, но огонь внутри проел крышу и теперь поднимается на пятнадцать футов в воздух. Несколько чрезвычайно обкуренных жителей Франклина собрались вокруг, чтобы посмотреть, как горит здание.

«Надеюсь, что Рейн благополучно миновала это место», — думаю я, когда мои ноги ступают на тропу. Если она вообще пошла домой. Черт. А что, если она не пошла домой? Я ломаю голову на предмет других возможных мест, но ничего не приходит на ум. Дом Картера исчез. Все ее друзья уехали из города, если у нее вообще были друзья.