Молодая кровь

Последняя песня, исполненная хором, потрясла всех в зале. Люди плакали, подпевали вполголоса, притопывали в такт, кричали «Аминь!» Царило такое возбуждение, что оно передалось юным певцам, подняло их ввысь и понесло к вечерней звезде и на реку Иордань, и они пели так, как никогда еще не пели. Роб пришел в замешательство, увидев на лице молодого учителя слезы.

О свобода,
О свобода,
О свобода надо мной!
Чем в неволе жить постылой,
Лучше мертвым лечь в могилу
И свободным полететь
К господу домой.

Ричард Майлз повернулся к слушателям и жестом призвал их встать, с тревогой думая о белых, которые группами и целыми партиями покинули зал во время антракта, и о тех, кто еще сидел здесь с весьма свирепым видом. Такие могут начать потасовку в любую минуту, у них, вероятно, есть при себе оружие, и если что случится, то все по его — Ричарда Майлза — вине. Он обвел глазами ряды своих соплеменников и увидел Лори Янгблад, и ее мужа, и сотни черных и коричневых лиц, и ему вспомнились слова Лори, сказанные в тот вечер, когда он пришел к ним поговорить насчет праздника песни, что белые не лезут на рожон, если знают, что их меньше, чем негров. «Уж если они начнут заваруху, то мы, ей-богу, докончим!» Ричард чувствовал, как он духовно вырос за этот вечер и какую силу придает ему единство с народом, и он простер руки, и Джозефин Роллинс заиграла Негритянский национальный гимн, и все в зале, кроме нескольких белых, запели:

Мы песню подхватим, друзья,
Пусть небо звенит и земля
Гармонией гордой свободы.
Пусть светлая радость поет,
И эхо с далеких высот
Нам вторит, как моря бурлящие воды.
Песню веры, в страданьях окрепшей, споем,
Песню светлой надежды, рожденной сегодня, споем.
Верность нашу храня солнцу нового дня,
Дружно пойдем вперед, победа нас вдаль зовет.

Затем вышел вперед священник Ледбеттер, молитвенно сложив руки, и все — даже белые — склонили головы:

— Благодарим тебя, отец небесный, за этот великий сход черных и белых граждан, детей царя небесного. Мы питаем надежду, что все они прониклись духом негритянских религиозных песен, духом миролюбия и доброй воли по отношению ко всем людям, безразлично, какова ни была бы их национальность и какую бы они религию ни исповедовали. Великий отец, мы смеем гордиться своими песнями, ибо они из числа самых замечательных песен, которые когда-либо пели люди во имя сына твоего Иисуса Христа. Но, милосердный господь, пусть знает мир, что мы, твои черные сыны и дочери, еще не пели никогда так, как запоем в один из грядущих дней, в то великое светлое утро, когда мы все перейдем Иордань-реку, когда все люди на земле станут воистину братьями перед лицом бога и человека! Тогда мы споем такую песню, какой вовек еще не пели! Споем так, как вовек еще никто не пел…

Когда все кончилось и в зале вспыхнули яркие огни, многие устремились на сцену, начались поздравления, рукопожатия, объятия и поцелуи. Мистер Блэйк очутился вместе с остальными, не зная, как ему поступить: для него было ясно, что вся аудитория в полном восторге от сегодняшнего концерта.

Дженни Ли, не стесняясь, подбежала к мистеру Майлзу, обхватила его за шею и поцеловала прямо в губы, вызвав смех взрослых.

— Мистер Майлз, мистер Майлз! Все было просто замечательно!

И вдруг люди притихли. Через сцену направлялись к мистеру Майлзу две женские фигуры. Это были миссис Кросс и ее дочь. На виду у всех высокая красивая женщина с золотистыми волосами подала молодому учителю руку.

— Поздравляю, мистер Майлз! Это было великолепно! Я за всю свою жизнь не испытывала ничего более волнующего! — сказала она так, что всем было слышно. Рослая дочка богача стояла рядом с матерью, и ее обычно бледно-розовое лицо сейчас алело, как цветущая роза. Миссис Кросс поинтересовалась, где Роб Янгблад, но тот куда-то запропастился. После их ухода на сцене опять воцарился праздник, пока не появилась еще одна пара белых — высокий, очень худой некрасивый мужчина с широким розовым лбом и приветливой улыбкой, а позади, смущенно прячась за его спину, широкоплечий блондин.

— Добрый вечер, профессор! — обратился к Ричарду высокий, растягивая слова, хотя речь его казалась более культурной, чем речь местных белых. — Разрешите представиться: доктор Райли. А это доктор Крамп. Мы из университета. Мы получили огромнейшее удовольствие от вашего концерта. Для нас все услышанное было воистину откровением.