Молодая кровь

Спустись, желанная колесница,
Чтоб меня унести домой.
Спустись, желанная колесница,
Чтоб меня унести домой.
Я гляжу за Иордань, и что я там вижу?
Чтоб меня унести домой,
Ангелов войско мчится за мной,
Чтоб меня унести домой.

Голоса певцов перестали дрожать и звучали чисто, как воскресный колокол. Роб был захвачен содержанием и мелодией этой песни и настроением, царившим в зале. Кто-то возглашал «Аминь», кто-то всхлипывал. Совершенно забыв свой страх, Роб, косолапо ступая, вышел на авансцену.

— Чтоб меня унести домой… — повторил он. — Домой — это означало на небо. Но и не только на небо. Домой — это означало также — на Север, в страну обетованную. Уйти от рабских оков, уйти от бича надсмотрщика, уйти от нечеловеческой жестокости. — До Роба долетали из зала голоса его соплеменников: «Господу слава! Отец небесный!», «Да… да… да…» — И при первой же возможности попасть на этот «поезд славы», — договорил Роб, — чернокожий невольник «летел тайком к Иисусу».

Роб услышал голоса Дженни Ли и Уилабелл, потом грянул хор; и песня вздымалась и падала, как перекаты волн невидимого океана, и нежная, печальная мелодия переворачивала душу, и он пламенно любил свой народ.

Господь меня зовет, Громом небесным зовет. Труба прозвучала в душе моей, Недолго мне жить на земле. Улечу тайком, улечу тайком, Улечу тайком к Иисусу. Улечу тайком, улечу домой, Недолго мне жить на земле.

Рассказав содержание следующей песни, Роб вернулся на свое место, еле сдерживая слезы при звуках голоса Бру Робинсона, который запевал:

Разве господь не спас Даниила?
Почему же не весь народ?

Потом он снова направился к рампе, и дрожь пробежала по его спине, когда он услышал в зале плач и заметил, что двое мужчин в проходе успокаивают плачущую женщину.

— В мрачную пору рабства мужчин и женщин продавали, как скот. С аукциона. Но вот Авраам Линкольн подписал прокламацию об освобождении негров, и тогда родилась новая песня:

Больше не станут на рынке меня продавать.
Больше не станут, не станут.
Больше не станут на рынке меня продавать…
Тысяч уж нет в живых.
Больше не станут мне горстку зерна кидать…
Больше не станут мне кожу бичом сдирать…
Тысяч уж нет в живых.

Затем был объявлен антракт.

— Молодец, мой мальчик! — воскликнула Лори. Робу хотелось обнять и поцеловать маму, но он этого не сделал, потому что не совсем еще забыл обиду.

Сара Реглин подошла к Уилабелл Бракстон и сказала:

— Маковка моя, у тебя же ангельский голосок! Ричард Майлз почти ни с кем не разговаривал.

Взволнованные голоса певцов и воодушевление в зале придали ему небывалую силу и мужество. Но он видел также сердитые лица белых гостей и заметил еще в начале концерта, что некоторые белые уходят, в антракте же они покидали зал группами, и это явно грозило бедой. А тут еще присутствуют заведующий отделом народного образования и мэр города! Они стояли с Беном Блэйком в углу зала и что-то ему говорили, и Ричарду было нетрудно догадаться, о чем именно они говорят. Мистер Блэйк, кипя от негодования, поднялся на сцену.

— Почему меня заранее не поставили в известность? — грубо закричал он.

— Не хотелось обременять вас мелочами, — спокойно ответил Ричард Майлз. — Я был уверен, что вам понравится.

— Понравится? Да как это может понравиться? Да это… это… это оскорбление граждан Кроссроудза!

Вот что это такое! — кричал директор. Потом он все-таки снизил тон, боясь, что его могут услышать. — Я заходил к вам достаточно часто, регулярно присутствовал на репетициях. Но я не видел…

Он замолк, так как в этот момент подошла Лори Ли Янгблад.

— Разрешите поздравить вас всех троих. Мистер Блэйк, такого прекрасного вечера у нас еще никогда не было. Я это говорю вовсе не потому, что в нем участвуют Роб и Дженни Ли. Представляю себе вашу гордость! Все говорят, что такого еще не бывало! — Она не стала ждать ответа директора. А тот повернулся к Ричарду Майлзу и Джозефин Роллинс.

— Так вот, — сказал он вполголоса, — во втором отделении никаких комментариев! Пусть просто поют песни.

— Но публике это нравится! Публика не поймет, отчего вдруг такая перемена, — возразил Ричард с деланным спокойствием.

— Вы что думаете, молодой человек, мы здесь играем в детские игры? — взорвался директор. — Известно ли вам, что там сидит мистер Джонсон и с ним вместе мэр города? Вы думаете, это все игрушки? Отставить комментарии! — Его глаза с отчаянием молили Ричарда об этой уступке. — Ишь какой у вас самодовольный вид праведника!