В Афинах Демосфен первым услышал о кончине Филиппа от разведчиков наемного полководца Харидема, который был в то время на севере. Демосфен всегда умел извлекать выгоду из ситуаций, поэтому быстро придумал план, как укрепить свое положение, – убедить всех, что ему благоволят сами боги[831]
. Он заявил, что те общались с ним во сне и ему одному открыли будущее: Афины вскоре ожидает подарок судьбы. И вскоре известие об убийстве Филиппа «чудесным образом» подтвердило правдивость его сна. Многие афиняне радовались и приносили жертвы в знак благодарности, а народное собрание проголосовало за посмертное награждение Павсания венком славы[832]. Однако Фокион Добрый, размышляя более здраво, призывал к осторожности и напоминал своим согражданам, что армия, разбившая их при Херонее, потеряла всего лишь одного человека[833]. Демосфен отмахнулся от таких опасений. Филипп был мертв, единственный человек из царской свиты сделал то, чего не смогли добиться целые вражеские армии, так что пришло время праздновать. В честь Павсания Демосфен воздвиг святилище, и, хотя недавно умерла его дочь – его единственный ребенок, он вышел на улицы, украшенный гирляндами и белыми одеждами, наслаждаясь тем, что снова оказался в центре внимания[834].Демосфен неохотно признал, что при жизни Филипп был талантливым лидером, но в отношении Александра проявил недальновидность, сильно недооценив его способности[835]
. Он видел в нем всего лишь мальчишку и не считал настоящей угрозой. Демосфен даже прозвал его Маргитом – дураком-шутом из народной поэзии, пародией на гомеровского героя. Он предпочел забыть о той роли, которую Александр сыграл при Херонее, и вместо этого обратился к тем первым, давним воспоминаниям из Пеллы, когда юный царевич развлекал афинян игрой на кифаре и дебатами с другим мальчиком. С помощью таких высказываний Демосфен заручился поддержкой в подготовке восстания, предполагая, что Александр будет довольствоваться прогулками в Пелле и наблюдать за предзнаменованиями богов. Он никогда не выйдет за пределы Македонии, утверждал Демосфен[836]. Чтобы обрести новых союзников, он начал переписку с самым опасным врагом Александра – Атталом, который находился в Азии и был еще полон сил, и с Великим царем Дарием III, поручившим своим сатрапам предоставить Демосфену средства для финансирования восстания[837]. Примерно в то же время другие города-государства решили выступить за свою независимость. Александр знал обо всем этом и стремился остановить полномасштабное восстание, пока не стало слишком поздно[838]. При первой возможности он двинулся с армией на юг.По большей части фессалийцы сохраняли верность Филиппу и могли бы так же отнестись и к его сыну, но их нужно было в этом убедить[839]
. Насколько можно понять, они собрались в панфессалийском святилище Афины Итонии, чтобы выслушать Александра. И вновь пригодились его навыки в риторике и ораторском искусстве. Он вспомнил их общее происхождение от Геракла и Эака, благодеяния, которыми одарил фессалийцев Филипп, и, обнадежив их добрыми словами и щедрыми обещаниями, сумел расположить слушателей к себе. Они признали его своим новым лидером и передали контроль над государственными доходами, налогами и вооруженными силами, а также поддержали его стремление статьВ Беотию армия Александра вступила в полном боевом порядке. После смерти Филиппа фиванцы проголосовали за изгнание македонского гарнизона, расположенного в Кадмее – фиванском акрополе, а также отказались признать Александра новым вождем греков, однако настроения резко изменились, когда фиванцы увидели под городскими стенами тысячи воинов, разбивающих лагерь. Воспоминания о Херонее были еще свежи в памяти, и, чтобы избежать нового кровопролития, фиванцы сдались. Вскоре и Афины последовали их примеру. Они отправили посольство к Александру с извинениями за опоздание и с признанием его своим лидером. Среди посланников был Демосфен, но на полпути к Фивам он потерял самообладание и бежал обратно в Афины. В более поздней речи Эсхин напомнил ему об этой трусости, назвав его «бесполезным как в мире, так и на войне»[841]
. Александр благосклонно принял остальных афинян и успокоил их, заверив, что бояться нечего. Они воздали ему почестей больше, чем Филиппу[842].