Молодой Александр

Афиняне решили произносить свои речи по очереди, в соответствии с возрастом, начиная со старших членов посольства. Филипп внимательно слушал, что говорил каждый из них, запоминая доводы и готовясь к ответам. Эсхин был предпоследним, в речи «О посольстве» он излагал свои аргументы, говорил о старых союзах между Афинами и Македонией, напоминая Филиппу, что афинский полководец Ификрат однажды спас ему жизнь, предложив защиту его семье после смерти отца. Упомянуть Амфипол – город, который привел к конфликту двух держав, – предполагалось в финале. Эсхин сказал, что жители этого города не должны были проигрывать, изначально он был афинским и, возможно, все еще оставался их собственностью, несмотря на принадлежащее Филиппу право завоевателя. Мягко говоря, сомнительное утверждение. Эсхин произнес сдержанную речь, полагаясь на прекрасный, хорошо поставленный голос. Теперь все взоры обратились к последнему из ораторов – Демосфену, уже известному своим умением вдохновлять слушателей. По пути в Пеллу он хвастался, что его доводы легко «зашьют Филиппу рот», и теперь все ожидали «шедевра красноречия»[278].

Собравшиеся ерзали на местах, подаваясь вперед в ожидании кульминации. Демосфен вышел в центр и, слегка поправив плащ и бросив быстрый взгляд на аудиторию, приготовился начать речь. А затем произошло нечто поразительное. Один из величайших ораторов своего времени, человек, произнесший бесчисленное количество речей перед тысячами слушателей в афинских судах и собраниях, застыл. Ему удалось выдавить что-то невнятное, а потом он замолчал. Филипп, изображая великодушного хозяина, призвал гостя не торопиться и вспомнить приготовленные слова, но это был провал. По словам Эсхина, «последовало молчание; затем глашатай приказал нам отойти»[279]. Причины неудачи Демосфена остаются неясными. Обычно его выступления были тщательно подготовлены. Один современник насмехался над тем, что они пахли ламповыми фитилями, намекая, что оратор усердно работал над ними до глубокой ночи[280]. Возможно, придуманные Демосфеном аргументы уже были произнесены другими участниками посольства и ему мало что оставалось сказать, а может, богатство и великолепие царского дворца лишили его самообладания.

Филипп посоветовался со своими Спутниками, перед тем как снова принять афинян. Он обязался ответить на каждый изложенный ими аргумент. О провале Демосфена вежливо не упоминали. Несомненно, вновь заговорили об Амфиполе: он принадлежал Македонии, и возврата быть не могло. Однако относительно афинского контроля над Херсонесом решили иначе: Филипп пообещал не ступать на эту землю, пока идут переговоры, и выразил желание поддерживать дружбу. Точные цели Филиппа остаются неясными, но вполне вероятно, что во время переговоров он думал о Священной войне. В конечном счете он знал, что ее окончание возможно только в случае нейтрализации Афин. Обещанием мира и союза он связывал афинянам руки, еще больше изолируя Фокиду перед решающим наступлением.

Македонские цари имели репутацию людей вероломных, говорящих одно, а делающих другое, отправляющих по миру целые корабли, груженные ложью. Филипп не оказался исключением, когда взял Амфиполь, пообещав его Афинам, а затем оставил город себе[281]. Но он был мастером интриги, обладал отличной памятью и красноречием, а афинян впечатлил прием, поэтому они слишком увлеклись идеей заключения мира. Было намечено потенциальное соглашение, а затем в честь послов устроили пир. Демосфен, хотя и был известным трезвенником, смог воочию убедиться, «что они гордятся гостеприимством, свидетельствующим о богатстве и великолепии»[282]. Для Филиппа все это было дипломатической игрой.

Посольство покинуло Пеллу через неделю. Но это было только начало переговоров, и послам предстояло дать официальный отчет Совету и Ассамблее обо всем, что произошло. Они везли в Афины письмо Филиппа, выражавшее его дружеские чувства. На обратном пути Демосфен разговаривал со своими спутниками и дерзнул расспрашивать их о благоприятном впечатлении от царя. Те охотно кивали, хваля среди прочего отличную память, красивую внешность и его способность бражничать. Но Демосфен всего лишь хитрил: их речи позволили ему составить более циничный портрет послов, соответствующий его прежним речам и наиболее благоприятный для толпы. Он опроверг доводы послов, заявив, что первое качество, за которое те хвалили Филиппа, «подходит для софиста, второе – для женщины, третье – для губки, но ни одно из них не пристало царю»[283].