Молодой Бояркин

то, что сейчас не живут люди, которые не родились. И тут по справедливости не разберешь,

кто должен был погибнуть, кто нет. Никто не должен бы – вот и весь сказ. Но ведь погибли, и

надо как-то это объяснить.

К вечеру они остались в купе вдвоем, и Прокопий Иванович мог говорить, даже когда

улеглись.

– У нас ведь тоже трудно было. Мы когда, добровольцами собрались, так нам говорят:

от трудностей бежите. Народу у нас и вправду не хватало. Лес валили в одиночку. Брата

моего старшего лесиной насмерть зашибло. Как ударило, только кровь из ушей, и все. И меня

цепляло. Сюда вот, погляди-ка…

Весь день старик говорил об одном и том же, и Бояркин притворился спящим.

– Да что я могу рассказать, – вздохнув, еле слышно пробормотал Прокопий Иванович,

– я это что… Тебе бы того, с орденами, послушать. А слушать-то надо, а то вы, молодые,

сейчас как бы в аванс живете. Вот и ты, друг мой Колька, кто ты есть сейчас? Человек – не

спорю. Две руки, две ноги и голова. Так ведь, люди сразу с такого начинались. А ты вот

сейчас едешь в поезде, глазеешь себе туда-сюда. И одет, и обут, и все в твоем распоряжении.

А ведь это не всем давалось, не всем. Так чем же ты от других отличаешься? Да ничем, Но

только все, что ты имеешь и видишь кругом-то – это все в аванс. Эх, полка-то… полка-то…

Прямо готовый матрас. Хорошо жить стали. В космос летаем, А ведь на ракеты много

надо было силы накопить. Они ведь вон какие мощнющие. Какую свою силу в дело

вложишь, такой силы это дело и есть. Может, и от моей силенки там немного…

Бояркину было неудобно, что старик говорит так откровенно, но потом догадался, что

с какого-то момента он просто думает вслух, и даже слова "друг мой Колька" сказал для себя.

Можно было, конечно, и вникнуть во все, но до того ли?

Николаю понравилась атмосфера длинной дороги. Как здорово было видеть леса,

поля, города, такие одинокие и беспомощные перед широтой пространства станции и

маленькие полустанки. Как хорошо показалось ночью, в полусне, ощутить мягкие толчки

тормозов, заметить в купе яркие вспышки проносящихся прожекторов, услышать голос

сильных станционных динамиков, а днем увидеть залитый солнцем незнакомый перрон,

людей с чемоданами, которые съехались на этот железнодорожный узелок или, напротив,

разъедутся сейчас в свои села, поселки, города, о которых ты даже не слышал и, возможно,

никогда не услышишь. Разве могло это быть каким-то авансом, который якобы возможно

оплатить?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Первый же экзамен в школу милиции Бояркин завалил. Оценки стали известны

вечером, и ему разрешили ночевать в общежитии еще ночь. На другое утро Николай с

чемоданом вышел на крыльцо и нырнул в парк через дорогу. Минут пять просидел на

скамейке, ни о чем не думая, лишь "согласуя" себя с новой обстановкой.

По тому, что особого расстройства от провала не было, Бояркин должен был признать,

что, несмотря на слои возвышенные рассуждения, ехал он сюда не столько для того, чтобы

поступить в училище, сколько для того, чтобы остаться в городе. Он, может быть, и приехал-

то именно сюда лишь только потому, что здесь была прочная подстраховка – здесь, в этом

городе, жил материн брат Никита Артемьевич, который после армии не вернулся в Елкино.

Да, да вот это и было главным. Николай вспомнил, как два дня назад вечером он из окна

седьмого этажа общежития увидел изгиб одной из самых великих сибирских рек, с длинным

мостом, по которому цепочкой тянулись зеленоватые, загадочно мерцающие огоньки. По

набережной стояли высокие дома, от которых в летней бархатной темноте остались лишь

разноцветные квадратики окон. В кино такое выглядело несравненно бледнее. "Кровь из

носу, но надо поступить", – пронеслось тогда в голове, но эта-то мысль и выдавала желание

во что бы то ни стало зацепиться в городе. Хочешь, не хочешь, а признай, что все-таки ты

несерьезный, глупый гражданин.

В парке были широкие развесистые деревья, под которыми утром держалась

прохладная свежесть, но свежесть особенная – городская, парковая. За витой оградой

проводами и моторами гудела улица – напряженное русло сложной, цветистой жизни.

Бояркин уже знал, что в полдень улица станет пыльной, знойной и страшно многолюдной.

Он подхватил чемодан и подошел к старику, сидящему на соседней скамейке,

– Дедушка, растолкуйте – как добраться? – спросил он, протягивая конверт.

Старик разъяснил, а Николай записал все в блокнот.

Пассажиров в автобусе было мало, и постепенно Бояркин вместе со своим чемоданом

продвинулся к водительской кабине. Верткость большого автобуса показалась ему даже

непонятной. Поразительной была скорость встречных и обгоняющих машин, поразительна

смелость или дурость пешеходов, снующих перед самыми колесами,

Первая жена дяди Никиты была из Елкино. Она приехала к нему, когда у дяди

закончилась служба. А пять лет назад попала под большегрузный автомобиль. Два года назад

дядя снова женился. Эту жену звали Анной, и никто из сельских родственников еще не видел

ее.

Водитель автобуса мимолетно через зеркальце взглянул на Бояркина, приникшего к

стеклу, но тот на его внимание успел разулыбаться. Водитель взглянул на него уже поцепче и