Молодой Бояркин

видите, как все тут хорошо, – и помолчим. И если сегодня День Победы, то вспомним всех

фронтовиков, которых знает каждый из нас, и пожелаем им мысленно здоровья. Кто знает, а

вдруг это им поможет хоть чуть-чуть…

Дуня смотрела на него, не отрываясь. Конечно же, она вспомнила сразу отца, и за

такие слова ей хотелось броситься на шею Бояркина, расцеловать его.

– Нет, так невозможно, – сказал Санька, дослушав Бояркина. – Слова хорошие, а не

воспринимаются…

Он плеснул в кружку чая, но чай оказался слишком горячий. Тогда Санька пошел к

озеру, зачерпнул талой воды, настоянной на листве, на сухой траве, на корневищах берез,

приподнял кружку вверх, как бы что-то провозглашая, и выпил.

– Лягушки в животе не заведутся? – сказала Тамара.

– Да нет, в моем не должны, – сморщившись, ответил Санька.

– Вчера вечером я слушала песни, – тихо, словно самой себе сказала Дуня, – и поняла,

что война – это страшно…

– Страшно не страшно, а она, наверное, будет, – проговорил вдруг Санька.

– Типун тебе на язык! – сказала Тамара.

– Ну а что? – начал размышлять Санька. – Хотеть-то мы ее, конечно, не хотим. Вот и

верим, что не будет. Ну, а если по уму разобраться? Накопили мы гору оружия и еще копим.

Так это что, для коллекции? Нет уж, как говорится в народной пословице (Санька

многозначительно поднял палец), если ружье висит на стене, то, в конце концов, оно все

равно выстрелит и кого-нибудь убьет. Я вот, например, топор увижу, и мне уже охота дров

наколоть. А там кто-нибудь на ракету поглядывает и думает, куда бы ее шарахнуть. Наверное,

аж руки чешутся. И если вот так мозгами пошевелить, так нам надо только процентов на

сорок надеяться, что войны не будет. Я-то в окопе на передовой ни разу не был. А иной раз

вот так взбредет на ум, что все же придется – и уже от одной этой мысли жить неохота.

Видел в кино: сидят в окопе, а мерзлая земля за шиворот сыплется и там, конечно, тает. Но

это еще что… В современной войне тебя вообще с этой землей начнут перемешивать, как в

бетономешалке. Да еще будут трясти, глушить, слепить, облучать, травить, как крысу, и

поджаривать. А я не железный, и после этого из меня получится фарш с ноготками, как в том

анекдоте.

– Санька! – сказала Тамара с брезгливым выражением.

– Да нет, не фарш, – продолжал разошедшийся Санька. – Не фарш, а уже готовая

котлетка. Вот так вот… Вроде бы, какому психу это надо, так нет же, все-таки находятся,

елкин дед! В семье не без урода. Ну, а если находятся, то уж хрен с ними, построили бы им за

восемь сиксиллионов долларов такой искусственный иллюзион – добро пожаловать – заходи,

да не забудь прихлопнуть крышкой гроба. А я-то здесь при чем? Или вот Колька?

Тамара сидела, глядя в сторону, смущенная некоторыми выражениями Саньки.

– Мне папа рассказывал, как однажды в затишье в него выстрелил немецкий снайпер,

– тихо заговорила Дуня.– Папа отдыхал около толстой березы, пуля ударилась в ствол возле

самого уха, и щелчок даже оглушил его или ему так показалось, ведь он сильно испугался.

Папа говорит, что эту березу можно бы и сейчас еще отыскать, только она за границей… Вот

ведь как бывает… Если бы несколько сантиметров в сторону – и папы бы не было. Как это

страшно представить, что его могло бы не быть. Жить и знать, что он тоже мог бы жить, но

только мог бы. Ведь он такой родной, привычный…

Все недоуменно смотрели на Дуню.

– Если бы его убило, так ты бы теперь ничего знать не могла, – первым о неувязке в ее

мысли решился сказать Санька.

– Почему бы ни могла? – удивленно спросила Дуня.

– Ну, а как же… – проговорил Санька, с неловкостью пошевелив плечами.

И вдруг, все поняв, Дуня широко вдохнула и замерла.

– Ой, ой, а вправду, меня бы не было, – сказала она, пытаясь справиться с дыханием. С

робкой улыбкой она глядела на всех по очереди, надеясь, что кто-нибудь еще разуверит ее. –

Ой, как же это… Я так привыкла, что я есть. Я думала, что меня могло бы не быть по другой

причине, а это мне даже и в голову не пришло… Ужас-то, какой! И моих братьев тоже тогда

не было бы…

Ее лицо вдруг потухло. "Эх, Дуня, Дуня, не о многом ты еще успела передумать", –

ласково пожалел ее Николай. С минуту все молчали.

– Странно, – прошептала Тамара, удивленно усмехнувшись и с этой улыбкой еще

глубже постигая необычность ситуации, – разве возможно, чтобы Дуни сейчас просто не

было…

– И все-таки возможно, – сказал Бояркин, – а кто знает, может быть, и сейчас среди

нас нет кого-нибудь, кто должен бы быть.

В костре звонко треснул сучок, из огня выпал уголек.

– Ой, да не пугай ты нас, – вздрогнув, сказала Тамара.

– А ведь, в сущности, как много может стоить для человечества даже одна пуля, –

проговорил Николай. – Одной пулей можно убить сотни, тысячи тех, кто уже не родятся, и

тех, кто уже умер, но память о которых этот человек несет в себе. И я, кажется, начинаю

понимать причину многих моих жизненных неувязок. Дело-то ведь в том, что мне всегда,

оказывается, не хватало дедов, убитых на войне. Понимаете, их не стало до моего рождения,

и выходит, с самого начала я стал жить как-то иначе, чем, если бы жил при них. А ведь,