Молодой Бояркин

наверное, иметь деда – это тоже какая-то ценность, наверное, это вообще одна из ценностей,

которые складываются в гармонию человеческой жизни, это такая же ценность, как,

например, иметь друга или иметь любимую. Но дед – это все-таки не то, что друг – это дед. А

что это значит? А то, что люди всегда предшествуют друг другу, передают последующим что-

то из своего внутреннего накопления. И вот мне-то, может быть, именно от деда и должно

было что-то передаться. От другого же это вообще не передается – какой-то шифр,

личностно-генный код не подходит. А мне ничего не передалось. Так, может быть, во мне

существует какой-то душевный пробел, которого я и сам не осознаю, но который

обнаруживается в том, что в жизни я иной раз спотыкаюсь на самом ровном месте?

Бояркин вдруг вспомнил, как в Мазурантово на похоронах бабушки он высказался о

том, что это война разобщила их семью, выбив самое прочное ее звено, и теперь пожалел о

своей резкости. Его тетки и дядьки просто не могут сейчас быть другими, потому что в войну

они были детьми, еще беспомощными человеками, и война пригнула их, как ветер. Жизнь

началась у них войной и оторопь от этой жизни осталась в них навсегда. Мы, в отличие от

них, может быть, потому и не боимся замахиваться на большое, что живем душевно

свободней, что не знаем таких потрясений.

– А с дедом-то я, кажется, потерял немало, – продолжал Николай. – Вы знаете, у меня

был серьезный, очень добрый, веселый и талантливый дед. Он увлекался музыкой, играл на

скрипке. Представляете – скрипач в забайкальской деревне?! Он интересовался живописью,

радиоделом, создавал колхоз, организовывал художественную самодеятельность и в клубе на

сцене ездил на велосипеде, какие-то фокусы показывал. Бабушка ругала его, говорила:

"Брось, Артемий, ведь у тебя же куча ребятишек, над тобой народ смеется". А он ей в ответ:

"Ничего, пусть смеется, лишь бы не спал…" Как, хорошо говорил? А в войну он был простым

телефонистом. О, да мы что-то все приуныли… Короче говоря, не верьте вы этому, так

называемому Санче: его прогноз липовый. Он говорит, что мы не верим в войну только

потому, что мы ее не хотим. Правильно – не хотим. И давайте верить, что ее не будет. Чем

сильней будем верить, тем верней ее не будет. Вот и второй тост получился.

– Ура! – сказала Тамара и засмеялась. – Ну-ка, Санча, выпей еще одну кружку воды за

это.

– Нет, больше не влезет, – сказал Санька, довольный веселостью своей подруги. – Да я

и так поддерживаю.

Надя все время сидела молча. Наевшись, она отодвинулась от общего "стола" и начала

самым длинным ногтем чистить остальные. Молчала и Дуня.

– Ты чего это загрустила? – окликнул ее Николай.

Дуня лишь вздохнула своим мыслям.

– Давай побежим наперегонки, – предложила она.

Тут же она вскочила и побежала. Николай догнал ее, схватил за руку и потянул за

собой так, что Дуня едва успевала переставлять ноги. Они быстро запыхались, повалились в

шуршащую траву и прошлогодние листья. Николай ткнулся губами в ее щеку.

– Знаешь, я тоже многое сегодня поняла, – сказала Дуня. – Для меня жизнь – это

больше подарок, чем для других, и я не имею права жить неправильно, обманывать… Я не

хочу обманывать, но ведь я же обманываю… Я не знаю, что со мной происходит, но чем

лучше я к тебе отношусь, тем больше вспоминаю Олежку. Мы ведь так же, как сейчас с

тобой, бегали и с Олежкой. Мне нужно рассказать тебе о нем. Так мне будет легче. Может

быть, и ты лучше меня поймешь.

Николай расслабленно повалился на спину, широко разбрасывая руки.

– Ну, что ж, слушаю, – сказал он.

Дуня стала рассказывать. С Олегом они жили через дорогу, но долго не замечали друг

друга. Весной, когда Олег учился в девятом классе, а Дуня в седьмом, они ездили на

районные соревнования по легкой атлетике. После соревнований, до прихода совхозного

автобуса, всей группой пошли фотографироваться. Лысый, худой фотограф с кожаными

заплатами на локтях пиджака, несмотря на очередь, работал не спеша, как-то задумчиво,

подолгу настраивая свет. И вот когда ослепленная Дуня вышла из света, то заметила на себе

какой-то особенный взгляд Олега. Так на нее еще никто не смотрел. По пути на автостанцию

Олег оказался рядом.

– А ведь ты красивая, – шепнул он ей словно по секрету.

Они стали встречаться, и Олег еще долго удивлялся:

– Ничего не пойму. Почему раньше тебя не видел? Слепой был? Я даже дразнил тебя,

помнишь? А как подзатыльников надавал за то, что ты палку в спицы сунула, помнишь? Я

тогда еще упал и нос расквасил.

Олег играл на баяне, и вечерами стал выходить с ним за ограду, играя такие песни,

которые говорили даже больше, чем слова. А потом он пошел в армию…

Рассказав об Олеге, Дуня и в самом деле почувствовала себя свободней. Сегодня ей

пришло в голову, что она отдает предпочтение Николаю только потому, что он рядом, но

теперь и Олег, словно начал здесь присутствовать.

Бояркин задумчиво перебирал травинки. Олег, как показалось ему, был похож на

Игорька Крышина. У такого не хотелось стоять на пути. Но как отказаться от Дуни, такой

милой сегодня, такой близкой и понятной? Какая глупость приходила ему сегодня утром о