Молодой Бояркин

– Ну, ладно, иди, иди, – поторопил его водитель, знавший его дело подробней.

Ждать пришлось долго. Самые спокойные пассажиры стали засыпать.

– В районе задерживались, тут опять стоим. Чего он там застрял?! – минут через

пятнадцать крикнул кто-то с задних мест.

– Ничего-о, подождешь, – осадил его водитель.

Наконец рыжеусый принес очень тепло завернутого грудного ребенка. Следом

семенила его жена в простеньком застиранном платье. Автобус тут же тронулся, женщина, не

успев сесть, покачнулась назад и, запнувшись за чью-то сумку, упала в проходе, но не

вскочила, а лишь отчаянно махнула рукой, признаваясь в своей слабости. По всей видимости,

уход из больницы с больным ребенком сопровождался скандалом, на который ушли ее

последние силы, хотя спорил и требовал муж. Ее заголившиеся ноги, которых она уже не

стыдилась, были тонкие и неровные. Тонкими были и пальцы рук с болтающимся

обручальным кольцом на одном из них. Ей помогли подняться, и она сразу же забрала у мужа

ребенка. Муж уступил ей свое место на первом ряду, а сам присел на вертящееся кресло

рядом с водителем. Маленький ребенок лежал с закрытыми глазами и дышал с тоненьким

птичьим свистом. Женщина как-то странно, очень плотно прикрывала ему лицо покрывалом,

видимо, заботясь, чтобы он постоянно дышал воздухом одной температуры. Она не видела

ничего кругом, и все ее внимание было направлено только на ребенка, словно она держала

сейчас в себе все нити его жизни. Водитель, вывернув на трассу, стал выжимать из автобуса

все возможное, подгоняемый и стремлением войти в график, и свистящим дыханием ребенка.

Рыжеусый сидел рядом и, казалось, уже самим напряженным взглядом вперед хотел ускорить

движение автобуса. Мужчина был широкий, сильный, но когда ребенок издавал особенно

громкий свист, он сжимался и оглядывался через поднятое плечо с таким жалким,

беспомощным выражением, какое, казалось, вообще не шло его лицу. Острый свист ребенка

почему-то плохо заглушался гудением мотора и слышался почти по всему автобусу.

Пассажиры – и старые, и молодые, и городские, и деревенские – тоже теперь часто

посматривали вперед. В автобусе уже никто не дремал и почти никто не разговаривал.

Бояркин, наблюдая за рыжеусым, его женой и ребенком, тоже заразился тревогой и

мучительным сочувствием к ним. "Неужели у них вправду умерло четыре ребенка? – думал

он. – Наверное, это унесло у них полжизни. Что же, они давали им разные имена или

каждого родившегося называли одним и тем же именем? И что же, все четверо похоронены в

одном месте? Ну, хоть бы один, а то ведь четверо. И это каждый раз горе, каждый раз

страшная тоска, каждый раз похороны. Как они вообще не потеряют все силы, всю веру!"

Когда впереди, наконец, показался город, с ребенком стало происходить что-то

страшное. Все услышали, что он задышал с более громким свистом и более длинными

перерывами. Лица матери никто не видел: она склонилась так низко, словно хотела уже сама

дышать за него, но на лице отца, который развернулся и смотрел на них с открытым ртом,

был ужас. "Вот так оно у них и было каждый раз", – подумал Бояркин.

– Сейчас, сейчас, – с напряжением, не разжимая зубов, приговаривал водитель, – скоро

уже, совсем скоро…

Когда начались первые деревянные дома, автобус, опасно сманеврировав, обогнал

такси, водитель высунул руку из окна, замахал, призывая остановиться. Автобус тормознул

первым, и обогнавшее такси присело перед самым его носом. Водитель выскочил, хлопнув

дверью, сказал что-то таксисту и тут же призывно махнул своим пассажирам. Рыжеусый с

женой и ребенком быстро пересели, и такси, рванув с места, свернуло куда-то в боковую

улицу.

Не доехав до автостанции, Бояркин вышел на набережной. Автобус пошел дальше, и

Николай с какой-то тревогой долго провожал его взглядом.

Думая, что перед встречей с женой и перед возможным скандалом желательно

успокоиться, он решил пройти несколько остановок пешком – как раз тот участок

набережной, который служил пляжем, и потом сесть в троллейбус.

Пляж был покрыт обнаженными телами, но купающихся было немного – вода еще

плохо прогревалась. Загорающие лежали с изможденными лицами, словно их кто-то

насильно пригнал сюда, раздел и заставил "жариться. "Массовый психоз, – подумал Бояркин,

– три тысячи бездельников. В Плетневку бы вас, на кормоцехе крышу заливать. Сами бы не

заметили, как загорели". Он стянул с мокрой спины футболку – у пляжа это не казалось

неприличным. Спину подлизывало жаром раскаленного асфальта, и казалось, даже спина

чует запах гудрона.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Войдя в троллейбус, Николай вдруг вспомнил, что с остановки он увидит окно своей

квартиры и уже по окну что-нибудь поймет. Ожидание измучило его.

Но с остановки из-за тополей, расплеснувшихся густой зеленью, ничего не было

видно. Тогда Николай забросил на спину тощий рюкзак и побежал, чтобы взглянуть, наконец,

на свой третий этаж вблизи и успокоиться, но, увидев на веревке под окном детские

колготки, он, не останавливаясь, влетел в подъезд, вбежал по лестнице и, переводя дух,

остановился лишь у самого порога. За дверями деловито стрекотала швейная машинка.