Молодой Бояркин

Глубоко вздохнув последний раз, Николай неслышно открыл дверь. Наденька сидела на

диване, склонившись к табуретке с машинкой. Коляшка на половике около ее ног возился с

деревянными кругляшками пирамидки. Их освещало притененное листьями окно, и на душе

Бояркина в первое мгновение потеплело. Сын был острижен наголо и чуть-чуть подрос. Но

главное, к чему почти сразу же прилип взгляд Николая, был Наденькин живот. Никак

невозможно было обмануться, что его величина и округлость – это иллюзия, создаваемая

просторным домашним халатом. Наденька была беременна. "Красиво беременна", как

подумал он однажды, увидев на улице чужую беременную женщину. Бояркин опешил и

словно врос в колоду. Он оставался незамеченным с минуту, и это было последним

расстоянием между двумя его жизнями. В этом промежутке у него мелькнула мысль: пока не

замечен, выйти тихонько и не возвращаться сюда никогда. Конечно, это было бы глупо, и

Николай, боясь, что малейшее шевеление выдаст его, стоял неподвижно. Сынишка, подняв

подбородок и забавно склонив голову к плечу, уже рассматривал его. Наденька крутила ручку

машинки, но, закончив шов, взглянула на Коляшку, тут же на дверь и радостно, счастливо

вскрикнула. Опершись одной рукой, она неуклюже поднялась, бросилась на шею этому

негнущемуся, как столб, человеку. Расстояния в три шага хватило для того, чтобы ее глаза

заплескались слезами через край. В одно мгновение Наденька вымочила лицо мужа

поцелуями и слезами. А он все еще оставался на другой планете и не хотел возвращаться на

эту. Он ощущал выпирающий, каменный живот жены, знал, что там его ребенок, которому он

должен был радоваться, и знал, что это катастрофа.

– А вон наш сынуля, – прошептала Наденька, поворачивая мокрое лицо к Коляшке.

– Зачем ты его остригла? – сказал Бояркин первое пришедшее на ум.

– Так ведь лето… Мама сказала, что тебя маленьким всегда так стригли. А ведь он как

ты. Посмотри-ка, еще больше стал похож.

Николай понял, что эта фраза, приготовленная ею заранее, предназначена, чтобы его

разжалобить, и начал ощущать нервное дрожание в пальцах.

– Он ходит?

– Ходит, ходит, – еще больше оживилась Наденька. – Коляшенька, иди сюда. Покажи

папе, как ты ходишь.

Сын, ухватясь ручкой за край дивана, поднялся и, раскачиваясь, заковылял к ним.

Николай потянулся навстречу, но ребенок увернулся от рук и уцепился за материны ноги. Его

отстающие волосики, посветлев на солнце, переливались желтизной, и весь он походил на

тонкий, гибкий одуванчик. Наденька сама поймала Коляшку и вручила прямо в руки.

Николай подхватил сынишку, прижал к груди и, наработавшийся, огрубевший на стройке,

совсем по-новому ощутил маленькое хрупкое тельце, услышал, как испуганно колотилось в

нем крохотное сердечко.

– Ах ты, воробушек мой, мышонок мой, – тяжело выдохнул он, чувствуя, как слезами

перехватывает горло.

Николай и сам не ожидал наплыва такой всерастворяющей нежности. До него вдруг

дошло, как много он должен был значить в жизни маленького беззащитного человечка, как

многое должен был ему потом рассказать и передать, посоветовать.

– Коляша, Коляша – это твой папа. Скажи "папа", "па-па", – говорила Наденька,

пытавшаяся обнять их обоих.

Теперь она плакала свободно, без насилия над собой, решив, что самое трудное

позади, что муж все принял.

– Вот видишь, какой у нас сынуля, видишь, какой сынуля, видишь, – твердила она.

– Наденька, помолчи, пожалуйста, – умоляюще попросил Николай. – Чего ты от меня

хочешь? Все равно я не могу плакать сильнее, чем умею. Не надо ничего из меня давить.

Она с трясущимися, наползающими друг на друга губами отошла к окну. Она была

испугана его тоном.

Наконец, они успокоились и сели рядом. Николай невольно отметил, что Наденька

похорошела – она нарушила, в общем-то, нестрогий его запрет и постриглась, но короткая

стрижка шла ей.

– На каком уже месяце? – спросил он, указывая глазами на живот.

– Коля, в ковылинской больнице мне сначала сказали, что у меня просто воспаление, –

глухо, с вновь подступающими слезами и несколько невпопад начала Наденька

приготовленное объяснение. – А потом сказали, что уже поздно, срок большой. Теперь

можно надеяться только на какую-нибудь бабку…

– Но, может быть, согласятся и врачи?

У нее остановился взгляд. Она поняла, что разлука ничего не переменила.

– Врачи… – хлюпая носом, проговорила Наденька. – Он уже шевелится, уже живой. У

него уже есть скелет… Почему ты его не хочешь? Он будет такой же, как Коляшка. Не знаю,

как ты думаешь жить дальше, но я хочу детей. Понимаешь ты это? Мне мало одного! Ма-ло!

Бояркин сидел, стиснув голову руками. Жена была права: ребенок уже есть, он живет.

А запрещать детей никто не имеет права… Но он и жить с ней не хочет, а оставить ее сейчас

уже нельзя. Можно потом. Но потом будет два ребенка, он привяжется к ним еще сильнее и

уйти не хватит сил. Этого-то она и добивается. Она все предусмотрела.

– Ты знаешь, почему я его не хочу, – сказал Николай с горечью. – Я не был бы против

него, ты ведь все уже знаешь…

– Да, я уже была у матери, и она рассказала, что ты завел в деревне какую-то бабу…