Молодой Бояркин

Бояркин непроизвольно во всем подчинялся Ларионову, не задумываясь, выполнял

все, что тот говорил (позже он никак не мог восстановить последовательность своих

действий и действий других людей).

Когда они в очередной раз вбежали в одну из насосных, там все было окутано едким

керосинным дымом, валившим от крайнего насоса. Машинисты, инстинктивно прячась за

толстыми трубами, подобрались ближе. Казалось, насос работает – гудел он даже в несколько

раз сильнее обычного. На самом же деле давлением из колонн его раскрутило в обратную

сторону, бешеные обороты разбили торец, и горячий, дымный керосин хлестал фонтаном.

Достаточно было падения какой-нибудь железки на бетонный пол для высечения искры,

чтобы все это полыхнуло. Обоих машинистов душил кашель. Они быстро наглухо затянули

задвижки, удивляясь, что обычно тугое колесо очень легко поддалось их ожесточенным

усилиям.

Ларионов выбежал из насосной первым, а Бояркин, споткнувшись, упал и ударился

коленкой о пол. Когда, ковыляя, он выбежал во двор, то Ларионова уже не увидел.

Теперь вся установка была словно в тумане. Вершины колонн скрылись из виду.

Присмотревшись, Николай заметил кого-то, мелькающего в стороне от операторной. Бояркин

подбежал ближе и узнал Петра Михайловича Шапкина. Существовало положение, по

которому после вызова пожарной команды кто-нибудь, по указанию бригадира, должен был

встречать машины. Бояркин решил, что у Шапкина именно такое поручение. Потеряв

Ларионова, Николай готов был подчиниться любому, кто знал, что делать, и кто хоть что-

нибудь делал. Подражая Шапкину, он тоже стал озираться по сторонам в надежде увидеть

красные машины, но это занятие тут же показалось ему глупым. Он побежал в операторную,

а Петр Михайлович, оставшись, наконец, без свидетелей, затрусил через заснеженное поле

подальше от опасного места.

Теперь даже в достаточно герметичной операторной чувствовался газ. Ларионов и вся

бригада были здесь. Сухоруков, потеряв всякую надежду дозвониться до электроподстанции,

стоял, широко расставив ноги, заложив обычно растопыренные руки за спину, напряженно

подавшись вперед, как против ветра, и смотрел сквозь стеклянную стену на бунтующую

установку. Весь его вид говорил: "Ну и хрен с вами! Не подавайте напряжения. И пусть тут

все взлетит, и, пусть мы взлетим…" Однажды в ночную вахту, когда его молодые, более

начитанные подчиненные заговорили о космосе, Сухоруков произнес фразу, которая,

казалось, совсем не подходила ему. "Смотрел я как-то в небо, – слазал он, – и понял, что все

мы когда-нибудь превратимся в пыль… в звезды. Падают метеориты, а ведь это что-то там

разваливается". Может быть, о чем-то подобном он зло думал и теперь.

– Что же это пожарные все не едут, – огорченно сказал Бояркин, ни к кому не

обращаясь.

– Пока ничего не горит, – с раздражением, как будто его отвлекли от чего-то важного,

откликнулся Сухоруков.

– Что же, разве их еще не вызывали?

– Пока еще ничего не горит! – повторит Сухоруков.

– Теперь все равно что-нибудь загорит. Надо вызывать, – сказал Ларионов.

– А! Звоните 01, – коротко приказал бригадир.

К телефону протянулось несколько рук. Ближе всех оказался Сережа Черешков. Во

всем сегодняшнем происшествии он старался выглядеть спокойным и уверенным. Сережа

набрал номер, и тут все, кто с напряжением наблюдал за ним, поняли, что на том конце

провода – женщина. Сережа достаточно четко излагал ей суть дела, но глаза его бегали по

отчужденным лицам товарищей, словно, разыгрывая кого-то по телефону, он искал

сообщников.

– Да, да, все верно, – подтвердил он записанный с его слов вызов, – именно со славной

десятимиллионки вас и беспокоят. Пошлите там своих орлов, пожалуйста. Работка у них

найдется…

Сережа ласково положил трубку.

– Сидит там этакая-такая, – подтвердил он догадку бригады, изобразив рукой что-то

неопределенное, но, несомненно, очень аппетитное.

На него смотрели как на ненормального. Сережа даже захихикал, оскалился, и из его

ноздрей, как и обычно, высунулась щетина. Он был доволен не только тем, что у телефона

оказалась женщина, но и тем, что именно с его слов начнет раскручиваться колесо хорошо

отлаженного на нефтекомбинате противопожарного военизированного механизма.

На какое-то время все замолчали, замерли, словно задумались. "Вот сижу я за столом

посреди этой большой операторной, – пришла вдруг в голову Бояркина совершенно ясная и

спокойная мысль. – Я вижу перед собой спину Сухорукова в синей телогрейке с мазутным

пятном на плече. Пахнет газом. Ощутима дрожь колонн. И время ощутимо. Вот прошла

секунда, она очень длинна. Вот другая. Да, жизнь существует, существую и я сам. Но эта

жизнь может ведь просто оборваться, и все. Но почему?! Почему все может оборваться

именно сейчас, в эту секунду, когда своими пальцами я чувствую поцарапанную поверхность

полированного стола и вижу какое-то нелепое пятно на телогрейке? Почему именно эти

глупые мелочи я должен видеть в последнее мгновение? Почему оно вообще может быть

последним?" – Бояркина окатило волной внутреннего жара, плеснувшей откуда-то из сердца.