Молодой Бояркин

зато живой! Гребу единственным веслом, и песни во всю глотку на все болото ору. Что

утопил, ничего не жалко – ни ружья, ни рюкзака, все мелочи. И, главное, дурак, радуюсь не

тому, что живой остался, а тому, что именно сам выкрутился, хотя, казалось бы, какая

разница. Мне тогда показалось, что это я сам собственную жизнь выдернул, и что если уж

оттуда выдернул, так мне больше ничего не страшно. И вот правда – после того я стал верить

не только в себя, но и в то, что все всегда у меня кончится благополучно.

Сухоруков был в бригаде старше всех, не считая Петра Михайловича Шапкина, и ни у

кого не нашлось ответить чем-нибудь похожим. Петр Михайлович собрался было что-то

сказать, но вздохнул и промолчал, хотя всем было интересно услышать такую же историю о

нем. И еще было интересно: если бы Петр Михайлович попал в ситуацию Сухорукова, то

сидел бы он сейчас за столом или нет?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Беременность Наденька переносила очень болезненно. Она стала грузной, вялой,

совсем инертной. Терпя и выполняя все ее многочисленные капризы, в которых неизвестно

что было от беременности, что просто так, Николай даже начал опасаться, как бы за эти

девять месяцев Наденька сама не переделала его.

К Валентине Петровне Бояркин не ездил, не показывалась и она, но Наденька у

матери бывала. Ссылаясь на то, что ей с большим животом трудно ездить в автобусе без

помощника, она и мужа пыталась затянуть туда, но Бояркин не уступал. Конечно, ради

здоровья будущего ребенка (Николай уже просмотрел необходимую литературу) следовало

бы, не дергая Наденькиных нервов, уступить ей и в этом, но звенящий сувенир из пивных

пробок на двери все еще вызывал самые яркие воспоминания, и переломить себя Николай не

мог. Наденька же возвращалась каждый раз повеселевшей и пересказывала прогнозы

бабушки, которая по форме живота и по красному лицу беременной очень рано начала

предсказывать мальчика.

Сначала предсказания были неуверенными, но когда Наденька сообщила ей, что

ребенок толкнулся вначале в правом боку, Нина Афанасьевна заявила уже убежденно:

мальчик, потому что девка пошла бы плавать по всему животу.

Николаю было все равно, кто родится, лишь бы это хоть немного полезно

подействовало на жену. Никогда еще Бояркину не приходилось держать в руках ребенка, он

не знал, что это такое и не понимал умиления других людей перед маленькими человечками.

За время беременности Наденька трижды – каждый раз по месяцу – ложилась на

сохранение. Николай в это время отдыхал, но проведывать ее ходил аккуратно, каждый день,

и та женщина, которая обрадовано выглядывала в окно второго этажа, почему-то очень

значительно сообщала о своем здоровье, и спускала длинный размотанный бинт для того,

чтобы Николай мог привязать сетку с молоком, яблоками или чем-то еще, была почему-то

совершенно не связанной с той Наденькой, которая жила когда-то вместе с ним. Она

воспринималась вовсе не как родной человек, а как соседка, которую требовалось навещать

для соблюдения приличий. Навещал он ее в такое время, чтобы не встретиться с Валентиной

Петровной, приходившей тоже почти каждый день и чьи целлофановые пакеты Наденька не

то по ошибке, а, скорее всего, с каким-то намеком возвращала ему.

Так прошла зима и весна. Если Наденька была дома, Бояркин терпел ее, как мог, а

если в больнице, то дышал свободнее и на ее вещи в квартире смотрел как на печальные

приметы другой, не знакомой ему жизни. Время тянулось медленно, и Николай привык к

беременности жены, как к затянувшейся болезни. В начале лета Наденьку положили в третий

раз.

В тот июньский день, когда после работы в утреннюю смену Бояркин шел к роддому,

дул сильный ветер и приближался дождь. Дождь обложил город со всех сторон и на границе

приостановился, должно быть, подтягивая основные силы. Ветер, посланный вперед, то с

шелестом прощупывал какой-нибудь сонный тополек, то ни с того ни с сего вздымал с

тротуара облако пыли, и в этой дерзости посыльного, нарушающего солнечную дрему

большого города, угадывалась завоевательская решимость и непреклонность его хозяина.

Бояркин этого не видел. Он шел своей дорогой в своем уравновешенном состоянии,

когда все вокруг кажется обыденным и неприметным. Все его сегодняшние отношения с

погодой состояли в том, что утром, собравшись ехать на работу в одной рубашке с коротким

рукавом и, ощутив на пороге прохладу, он автоматически прихватил пиджак, который теперь

пришлось нести через плечо, зацепив пальцем за петельку. Ровно столько же он думал о том,

куда и зачем идет. Показавшись Наденьке в роддоме, он должен был выйти на набережную,

искупаться, если не станет еще прохладнее, перекусить где-нибудь и сходить в кино или,

если в кино не захочется, то поехать домой и почитать. Когда-то, экономя время, Бояркин

ходил в кино лишь с головой, уставшей от занятий, а фильмы подбирал по рекламным

статьям в газете, чтобы не убивать время на пустое. Но когда это было… Теперь такие

глупости просто не хотелось вспоминать.

Под знакомым окном Николай, как обычно, крикнул "Бояркину", но в этот раз вместо