Молодой Бояркин

доживали. Отец мой прожил восемьдесят четыре, мать – девяносто три, брат – восемьдесят.

Это я еще молодая. Мне только семьдесят шесть… Нет, не доживу. А хотелось бы. Мне ведь

не жить, а лежать надоело. Я ведь всегда среди людей была. Везде поспевала. Всех ребят

пристроила… Первый-то мой мужик, который в Горьком озере утонул, не очень красивый

был, а душой хороший. Я его как в девках полюбила, так и теперь люблю…

Бояркин удивленно взглянул на ее морщинистое, обвязанное белым платочком лицо

(волос у нее почти не осталось, и без платочка мерзла голова). Старуха сидела, сложившись

от бессилия почти вдвое. Она сама была на пороге смерти, а ее первый "мужик" утонул лет

пятьдесят назад. И она любила. И хотела дожить до ста лет. И тут Николай сделал тот

банальный вывод, что Нина Афанасьевна живет. Лишь после смерти люди постепенно

исчезают из памяти других, а она исчезает уже сейчас, потому что стала всем безразлична. И

ему тоже. Но что можно сделать? Пусть что-то небольшое, обыкновенное, житейское… Вот-

вот, именно житейское – это-то и хорошо. Внимание Николая привлек торшер около кровати,

с выключателем на длинном шнуре, чтобы старуха могла включать свет, когда ей нужно.

Торшер был без абажура, и ночами голая лампочка, конечно же, слепила.

В дверь заглянула Наденька. Николай задержал ее и попросил найти лоскут какой-

нибудь яркой ткани, иголку с нитками и, если найдутся, плоскогубцы. Плоскогубцы нашлись

быстрее всего. Николай сходил с ними во двор, где лежала куча металлолома, и вернулся с

куском проволоки. Дело было не сложным, но требующим выдумки, и так, как хотелось,

удалось сделать лишь с четвертого раза. Когда через полтора часа Николай пристроил абажур

на лампочке и щелкнул выключателем, старуха ахнула. Она сидела на провисшей сетке,

держась за поясок, привязанный к противоположной спинке, и кротко любовалась ярким

разноцветьем, так не привычным в ее комнате. Заглянула Валентина Петровна и,

улыбнувшись одним каким-то намеком на улыбку, вывернула нижнюю губу с выражением

"ну и ну". Наденька с удовольствием подмела оставшийся мусор.

Давно уже Бояркин не испытывал такого хорошего настроения. "А ведь, наверное,

быть человеком совершенным – это и значит быть человеком добрым, – думал он, используя

и этот маленький эпизод для общих педагогических выводов. – Доброта – это самое простое

и самое естественное, это основа духовного. А в жизни, в сущности, нет выбора – быть

добрым или не быть. Доброта – это долг, возложенный на тебя уже одним званием человека.

Быть не добрым, значит уже в какой-то степени уходить в сторону от этого звания… Видимо,

для ученика надо создавать такие ситуации, в которых он мог бы почувствовать себя добрым.

Так, так, – подумал Николай, – а не семя ли это вообще всей педагогики будущего?"

За обедом в основном говорили Наденька и Валентина Петровна. Николай поел и,

удалившись в большую комнату, посмотрел сквозь стекло на книги, просмотрел газеты на

журнальном столике, подумал о Нине Афанасьевне, о новой, только что пришедшей в голову

схеме образования-воспитания, но обо всем как-то не всерьез – здесь почему-то было

невозможно сосредоточиться.

По пути домой, в автобусе, Коляшка заснул, мягко провиснув на руках Бояркина.

"Какой он беспомощный", – думал Николай, видя тоненькие бровки, крохотный курносый

носик. Даже дыхания сына было не слышно. Вся его крохотность заставляла волноваться и

не верить, что из такой крохи вырастет взрослый человек. "Думать он будет уже как-то иначе,

– размышлял Николай. – Но хоть немножко, да, по-моему. Вот что значит сын! Интересно,

как думает об этом Наденька? Надо будет у нее спросить…" Николай очнулся и удивился, –

оказывается, он забыл, что Наденька едет рядом. Но как о таком спрашивать? О таком не

спрашивают, таким делятся сами, если есть, чем делиться. Николай покосился на жену и

увидел закинутую назад сонную голову с открытым ртом. "Уж и заснуть-то по-человечески

не может, – подумал он. – Едет как купчиха в карете. Как же это так – ей до сих пор ничего не

надо".

Бояркину очень хотелось с кем-нибудь поговорить, поделиться накопившимся. Где

теперь Игорек Крышин? Что делает? Он-то, конечно, счастлив – еще бы, ведь у него такая

жена – Наташа. Конечно же, и дети у них уже есть… Интересно, какие они? На кого похожи?

Какими стали сами Игорек и Наташа? Почему они, старые друзья, живут далеко друг от

друга и не могут встречаться и говорить?

Николай снова посмотрел на сына и ощутил, как вся душевная муть медленно

расходится… Он почувствовал, как одиноки они с сыном и как крепко спаяны…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Николай отсыпался после ночной смены, и за телеграмму расписалась Наденька. Она

тут же разбудила мужа. Бояркин, ничего не понимая со сна, прочитал лежа и сел. "Выезжай

похороны бабушки. Полина". Бояркин перечитал еще несколько раз. Как не хотелось в это

верить, но сомнений не оставалось – умерла бабушка Степанида. Казалось, совсем недавно

она была здесь, в этом городе, на его свадьбе. Как же за такое короткое время можно было

умереть? Почему подпись "Полина"? Неужели бабушка снова переехала из Ковыльного к