Молодые львы

Ной увидел ее раньше, чем она его. Чуть прищурившись, Хоуп близоруко всматривалась в лица мельтешащих вокруг солдат и женщин. Лицо ее было бледным и озабоченным. Хоуп просияла, когда Ной подошел сзади, коснулся ее локтя и сказал: «Если не ошибаюсь, миссис Аккерман?» И тут же ее глаза наполнились слезами.

Они поцеловались, словно рядом никого не было.

– Ну что ты, что… – успокаивал ее Ной.

– Не волнуйся, я не заплачу, – ответила Хоуп.

Она отступила на шаг, пристально оглядела его с головы до ног.

– Впервые вижу тебя в форме.

– И как я тебе?

У нее дрогнули губы.

– Ужасно.

Оба рассмеялись.

– Пойдем наверх, – предложил он.

– Не получится.

– Почему? – У него засосало под ложечкой.

– Я не смогла снять номер. Все занято. Но ничего страшного. – Хоуп коснулась пальцами лица Ноя и хохотнула при виде написанного на нем отчаяния. – Нам есть куда пойти. Пансион на этой же улице. Так что не грусти.

Взявшись за руки, они вышли из отеля и молча зашагали по улице, изредка поглядывая друг на друга. Ной не оставил без внимания короткие одобрительные взгляды проходящих мимо солдат, которые в тот день не встречались ни с женами, ни с девушками и могли скрасить досуг только пивом или виски.

Пансион давно следовало покрасить. Крыльцо заросло виноградом, нижняя ступенька сломалась.

– Осторожно, – предупредила мужа Хоуп. – Не провались. Не время сейчас ломать ноги.

Дверь открыла хозяйка, тощая старуха в грязном сером фартуке. От нее пахло потом, старостью и помоями.

Ухватившись костлявыми пальцами за ручку двери, она холодно взглянула на Ноя и спросила, обращаясь к Хоуп:

– Это ваш муж?

– Да, – кивнула Хоуп. – Это мой муж.

– М-м-м, – промычала хозяйка и не улыбнулась в ответ на широкую улыбку Ноя.

Поднимаясь по лестнице, они чувствовали на себе ее взгляд.

– Хуже субботнего осмотра, – шепнул Ной на ушко Хоуп, когда они подходили к двери своей комнаты.

– Какого осмотра?

– Я тебе расскажу как-нибудь в другой раз.

Дверь закрылась, и они остались в маленькой комнатушке с единственным окном, в котором треснуло стекло. Обои так выцвели от старости, что создавалось впечатление, будто рисунок нанесен на стену, а сверху заклеен полупрозрачной бумагой. Белая краска на железной кровати облупилась, сероватое покрывало повторяло бугры и впадины комковатого матраса. Но на туалетный столик Хоуп поставила стакан с букетиком нарциссов, там же лежала ее щетка для волос – символ семейного очага и цивилизации и стояла в рамке маленькая фотография Ноя, которую они сделали летом: смеющийся Ной в свитере, среди цветов.

Поначалу они смущались, даже старались не смотреть друг на друга.

– Мне пришлось показать хозяйке наше свидетельство о браке, – прервала затягивающуюся паузу Хоуп.

– Что? – переспросил Ной.

– Наше свидетельство о браке. Она сказала, что выбивается из сил, защищая свое респектабельное заведение от сотен тысяч пьяных солдат, шатающихся по городу.

Ной улыбнулся и восхищенно покачал головой:

– Кто надоумил тебя взять с собой свидетельство о браке?

Хоуп коснулась желтых лепестков.

– Я все время ношу его с собой в сумочке. Оно напоминает мне…

Ной подошел к двери и повернул торчавший в замке железный ключ. Раздался противный скрежет.

– Знаешь, я семь месяцев только об этом и думал. Как это приятно – запереть дверь на замок.

Хоуп нагнулась над комодом и тут же выпрямилась. В руках она держала коробочку.

– Возьми. Я тебе кое-что привезла.

Ной взял коробочку и вспомнил о десяти долларах, отложенных на подарок, о записке на дне вещмешка, клочке бумаги с саркастическим: «Делиться надо». Открывая коробочку, он заставил себя забыть об украденных десяти долларах. С этим он будет разбираться в понедельник.

В коробочке лежало шоколадное домашнее печенье.

– Попробуй, – улыбнулась Хоуп. – Качество гарантирую, потому что пекла его не я, а мама. Она прислала его мне по почте.

Ной откусил кусочек и словно перенесся домой. Он тут же взял второе печенье.

– А теперь снимай ее! – воскликнула Хоуп. – Снимай эту чертову форму!

На следующее утро завтракать они пошли поздно. А после завтрака неспешно прогулялись по улочкам маленького городка. Местные жители семьями возвращались из церкви. Дети в праздничной одежде со скучающим видом чинно шагали вдоль увядших газонов. В лагере Ной детей никогда не видел, и они добавляли уюта и радости и без того светлому утру.

Пьяный солдат, который изо всех сил старался идти прямо, свирепо поглядывал на прихожан, словно хотел запретить им ставить под сомнение то ли его благочестие, то ли право прикладываться к бутылке в воскресное утро. Поравнявшись с Ноем и Хоуп, он по всем правилам отдал честь и просипел: «Ш-ш-ш! Ни слова вэ-пэ[49]».

– Вчера в автобусе я показал одному человеку твою фотографию, – сказал Ной, обращаясь к Хоуп.

– И как он отреагировал? – Хоуп сжала пальчиками предплечье мужа. – Я ему понравилась?

– Сад, сказал он. Цветущий сад в майское утро.

Хоуп засмеялась:

– С такими солдатами эта армия войну не выиграет.

– Он еще добавил: «Клянусь Господом, я женюсь до того, как позволю себя убить».